Khvost
15.07.2005, 17:47
Вот, вчера, перебирая книги, нашел:
Евгений Дырин
Колокольня
Случилось это в Сальских степях в июле сорок второго года.
Самолет шел низко над землей, и тень его бежала рядом, начинаясь у самой плоскости.
Вверху было знойное небо, не голубое, а какое-то мутное, бесцветное. Солнце словно плавилось, разливалось по всему этому горячему куполу. Воздух накалился до предела. Корнеев часто стаскивал зубами тонкую перчатку и выкидывал потную руку за борт.
Внизу лежала степь, ровная, без единого холмика, и как небо, бескрайняя. Короткая жесткая трава выгорела на солнце, приняла однообразный коричневый оттенок. Местами на этом фоне попадались большие серые плешины: даже дикие степные травы не везде росли на бесплодном солончаковом грунте.
Очень жаль, что нет переговорного устройства и нельзя перекинуться словечком с Лапушкиным. Он сидит прямо, откинувшись на спинку сиденья, только ежеминутно ворочает головой, следит за воздухом. Иногда приподнимается, взявшись за борта руками, и через козырек заглядывает в переднюю кабин, на приборы.
Сколько еще лететь? Корнеев зажал ручку управления между колен и потянулся к планшету, прикрепленному к стойке, на которой вздрагивала стрелка тахометра. У нижнего обреза карты проходила извилистая голубая линия, оттененная у краев зеленым. Это Дон. Сверху, со стороны Морозовской, Тацинской, к Дону рвутся немцы. Серые танки жуют гусеницами золотистые стебли хлебов, мотоциклы, поднимая пыль, мчатся по дорогам. Над переправами злое завывание «юнкерсов». После каждого разрыва бомбы со дна реки поднимаются черные фонтаны ила и грязи. Грязь тяжело падает на прибрежные лозы, окрашивая их в серый цвет, придавливая к земле. Оглушенная рыба плавает в мутной, взбудораженной воде. Сечет с высоты беспощадное железо «мессеров», и падают люди – солдаты, женщины, дети. Можно ли забыть: у того капитана с простреленной головой, которого они вдвоем с Лапушкиным вытащили из осоки и зарыли в сыром, тяжелом песке, в кармане гимнастерки была фотография молодой женщины с большими печальными глазами. На обороте надпись: «Миша, посмотри, какая я грустная без тебя».
Корнеев тряхнул головой, оторвался от воспоминаний и снова занялся планшетом. От Дона на юг начинались степи. Дальше на карте почти не было красок. Речек нет, дороги все проселочные, по ним трудно ориентироваться. Компас и расчет времени – только на это и надейся…
По времени пора уже появиться населенному пункту З. Корнеев приподнялся на сиденье, чтобы лучше посмотреть вперед. В это время Лапушкин тронул его за плечо и протянул записку. «По-моему, через десять минут будет З.», - было нацарапано в ней. Молодец Лапушкин! В этой дьявольской степи очень важно обоим знать куда летишь. Корнеев скомкал записку, поднял руку над головой и разжал пальцы. Подхваченная струей воздуха, бумажка вспорхнула с ладони, как белый мотылек, и унеслась назад. Лапушкин машинально повернул голову, чтобы проследить за ее полетом, и вдруг, охнув пригнулся в кабине. Одномоторный самолет с длинным худым фюзеляжем и желтыми консолями крыльев, стремительно пикируя, заходил им в хвост.
- «Мессер», холера!
Лапушкин снизу дернул Корнеева за комбинезон. Расстегнул ремни, которыми был привязан. Вспомнились слова Корнеева перед вылетом: «В случае чего, я с левым разворотом иду на посадку. Бежать в разные стороны…» И У-2 на полном газу резкой свечой пошел вверх. Очередь, брызнувшая с «мессера», подняла пыль на земле, а сам он пронесся над ними и пошел с набором высоты, все уменьшаясь, как бы тая в горячем небе.
- Садись! – заорал Лапушкин.
Но садиться уже было некуда. Под самолетом поплыли черепичные крыши села. Видно было, как в двориках метались белые куры, краснопегий теленок, подняв хвост, носился по зеленой лужайке…
Корнеев высматривал площадку. Село большое, на окраину выскочить не успеешь. Хотя бы огород подлиннее! На рыночной площади стоят деревянные столы для продажи овощей – там не сядешь. Рядом с рынком церковь, высокая, каменная, с почерневшей на куполах зеленой краской. Воронье кружится стаями у колокольни, влетает и вылетает из широких окон.
Корнеев направил самолет к церкви.
Как раз вовремя! Едва успел он встать под защиту каменной колокольни, как над нею черным вихрем пронесся вражеский самолет, снова выпустил очередь и ушел вверх.
Корнеев положил машину в левый вираж и стал описывать круги, держа колокольню в центре. «Мессер», видимо, терял терпение. На этот раз он сократил время разворота и снова пошел в атаку. Корнеев внимательно следил за ним. То удаляясь от колокольни, то прижимаясь к ней, он старался все время держать ее между собой и вражеским самолетом, мешая ему вести прицельный огонь. Как ни хитрил фашист, бросая свою машину в неожиданный переворот, взмывая вверх и стремительно опускаясь, ему не удавалось выйти в прямую атаку на маленький тихоходный самолет, упорно круживший на высоте крыши старой церкви.
Корнеев начинал уставать. Нога, лежавшая на левой педали, затекла, и он боялся, утратив чувствительность, «передать». Тогда можно свалиться на крыло и упасть на верхушки старых акаций, что росли во дворе. Голова тоже начинала кружиться, в глазах мелькали переплеты рам высоких стрельчатых окон. В стеклах вспыхивало и ослепляло отраженное солнце.
Когда же он уйдет, проклятый? Сколько у него еще боеприпасов? Очереди стали короче, экономит, очевидно. Где он сейчас? Ага, вот идет бреющим. Что ж, мы еще ниже… Корнеев отдал ручку, и самолет послушно нырнул в глубину просторного церковного двора. Когда он в ту же секунду рванул ручку на себя, чтобы горкой перемахнуть через группу деревьев, над самой колокольней такую же горку сделал «мессер», едва не напоровшись на высокий крест…
И снова вираж, и снова надо смотреть, чтобы не зацепить за что-либо и следить за черной точкой, повисшей в небе. Когда же он уйдет? Вот он набирает высоту. Идет на север. Может, хитрит? Нет, удаляется все больше. Должно быть боеприпасы кончились…
Корнеев шумно вздохнул, и ослабив левую ногу, оторвался от колокольни и повел самолет над домами, над деревьями. Перепрыгнув несколько улиц, сел на большом пустыре. Земля была тугая, высушенная солнцем, со следами коровьих копыт.
Лапушкин выскочил из кабины.
- Здесь скот пасут, проговорил он и, нагнувшись, ощупал рукой раздвоенное углубление в земле. Потом добавил: - А я уже думал – зажжет…
- Погоди радоваться, - ответил Корнеев и приказал:
- Поставить винт в горизонт!
- Зачем? – удивился Лапушкин.
- Потом узнаешь. Быстро!
Лапушкин, огибая плоскость, побежал к мотору. Корнеев покопался в кабине и выбросил оттуда чехлы, комбинезоны.
- Теперь – ты высокий – иди на хвост и поднимай, а я буду поддерживать мотор. Поставим машину на нос.
Лапушкин, не поднимая, медлил.
- Ну!.. – Корнеев начинал горячиться. Он прикинул, куда должна будет упереться втулка винта, и бросил на землю чехлы, свернутые в комок. Лапушкин поднял хвост самолета на плечо и, осторожно перебирая руками, стал подвигаться к шасси. Одному было тяжело. Корнеев подбежал к нему на помощь. Самолет задержался на мгновение, затем стал медленно переваливаться вперед и с глухим стуком, отдавшимся дрожью по всему его деревянному корпусу, опустился на нос. Пучок сухой травы, повисший на костыле, сорвался и упал Лапушкину на плечо.
- Фу, черт, показалось, что костыль отвалился, - выругался техник и бросился к мотору. Корнеев схватил комбинезоны и расстелил их в нескольких метрах впереди самолета, разбросав в стороны рукава.
- Теперь понял? – спросил он Лапушкина.
- Понял. Куда же мы?
- Я здесь окопчик приметил. Бежим! Он еще придет. Пусть думает, что мы воткнулись…
Они прыгнули в небольшое углубление, на дне которого серый лягушонок искал спасения от жары.
«Мессер» все-таки вернулся. Он летел на небольшой высоте, высматривал, покачиваясь с крыла на крыло. Над пустырем он прошел один раз, затем другой.
- Фотографирует, - прошептал Корнеев. – Хочет крест получить. А стрелять-то, видно, нечем…
Немец сделал круг над селом и стал уходить.
- Ну, теперь давай твой ремень, обратился Корнеев к Лапушкину.
Они связали ремни, закинули их на хвост самолета и быстро поставили его на колеса. Лапушкин стал заботливо очищать ребра цилиндров мотора от прилипшей к ним глины.
Корнеев устраивался в кабине. «Мы тебя сегодня перехитрили, - думал он. Погоди, скоро ты еще будешь нас бояться».
И, выбросив в сторону левую руку, он привычно скомандовал:
- К запуску!
А вы говорите: Пе-2. :rolleyes:
Евгений Дырин
Колокольня
Случилось это в Сальских степях в июле сорок второго года.
Самолет шел низко над землей, и тень его бежала рядом, начинаясь у самой плоскости.
Вверху было знойное небо, не голубое, а какое-то мутное, бесцветное. Солнце словно плавилось, разливалось по всему этому горячему куполу. Воздух накалился до предела. Корнеев часто стаскивал зубами тонкую перчатку и выкидывал потную руку за борт.
Внизу лежала степь, ровная, без единого холмика, и как небо, бескрайняя. Короткая жесткая трава выгорела на солнце, приняла однообразный коричневый оттенок. Местами на этом фоне попадались большие серые плешины: даже дикие степные травы не везде росли на бесплодном солончаковом грунте.
Очень жаль, что нет переговорного устройства и нельзя перекинуться словечком с Лапушкиным. Он сидит прямо, откинувшись на спинку сиденья, только ежеминутно ворочает головой, следит за воздухом. Иногда приподнимается, взявшись за борта руками, и через козырек заглядывает в переднюю кабин, на приборы.
Сколько еще лететь? Корнеев зажал ручку управления между колен и потянулся к планшету, прикрепленному к стойке, на которой вздрагивала стрелка тахометра. У нижнего обреза карты проходила извилистая голубая линия, оттененная у краев зеленым. Это Дон. Сверху, со стороны Морозовской, Тацинской, к Дону рвутся немцы. Серые танки жуют гусеницами золотистые стебли хлебов, мотоциклы, поднимая пыль, мчатся по дорогам. Над переправами злое завывание «юнкерсов». После каждого разрыва бомбы со дна реки поднимаются черные фонтаны ила и грязи. Грязь тяжело падает на прибрежные лозы, окрашивая их в серый цвет, придавливая к земле. Оглушенная рыба плавает в мутной, взбудораженной воде. Сечет с высоты беспощадное железо «мессеров», и падают люди – солдаты, женщины, дети. Можно ли забыть: у того капитана с простреленной головой, которого они вдвоем с Лапушкиным вытащили из осоки и зарыли в сыром, тяжелом песке, в кармане гимнастерки была фотография молодой женщины с большими печальными глазами. На обороте надпись: «Миша, посмотри, какая я грустная без тебя».
Корнеев тряхнул головой, оторвался от воспоминаний и снова занялся планшетом. От Дона на юг начинались степи. Дальше на карте почти не было красок. Речек нет, дороги все проселочные, по ним трудно ориентироваться. Компас и расчет времени – только на это и надейся…
По времени пора уже появиться населенному пункту З. Корнеев приподнялся на сиденье, чтобы лучше посмотреть вперед. В это время Лапушкин тронул его за плечо и протянул записку. «По-моему, через десять минут будет З.», - было нацарапано в ней. Молодец Лапушкин! В этой дьявольской степи очень важно обоим знать куда летишь. Корнеев скомкал записку, поднял руку над головой и разжал пальцы. Подхваченная струей воздуха, бумажка вспорхнула с ладони, как белый мотылек, и унеслась назад. Лапушкин машинально повернул голову, чтобы проследить за ее полетом, и вдруг, охнув пригнулся в кабине. Одномоторный самолет с длинным худым фюзеляжем и желтыми консолями крыльев, стремительно пикируя, заходил им в хвост.
- «Мессер», холера!
Лапушкин снизу дернул Корнеева за комбинезон. Расстегнул ремни, которыми был привязан. Вспомнились слова Корнеева перед вылетом: «В случае чего, я с левым разворотом иду на посадку. Бежать в разные стороны…» И У-2 на полном газу резкой свечой пошел вверх. Очередь, брызнувшая с «мессера», подняла пыль на земле, а сам он пронесся над ними и пошел с набором высоты, все уменьшаясь, как бы тая в горячем небе.
- Садись! – заорал Лапушкин.
Но садиться уже было некуда. Под самолетом поплыли черепичные крыши села. Видно было, как в двориках метались белые куры, краснопегий теленок, подняв хвост, носился по зеленой лужайке…
Корнеев высматривал площадку. Село большое, на окраину выскочить не успеешь. Хотя бы огород подлиннее! На рыночной площади стоят деревянные столы для продажи овощей – там не сядешь. Рядом с рынком церковь, высокая, каменная, с почерневшей на куполах зеленой краской. Воронье кружится стаями у колокольни, влетает и вылетает из широких окон.
Корнеев направил самолет к церкви.
Как раз вовремя! Едва успел он встать под защиту каменной колокольни, как над нею черным вихрем пронесся вражеский самолет, снова выпустил очередь и ушел вверх.
Корнеев положил машину в левый вираж и стал описывать круги, держа колокольню в центре. «Мессер», видимо, терял терпение. На этот раз он сократил время разворота и снова пошел в атаку. Корнеев внимательно следил за ним. То удаляясь от колокольни, то прижимаясь к ней, он старался все время держать ее между собой и вражеским самолетом, мешая ему вести прицельный огонь. Как ни хитрил фашист, бросая свою машину в неожиданный переворот, взмывая вверх и стремительно опускаясь, ему не удавалось выйти в прямую атаку на маленький тихоходный самолет, упорно круживший на высоте крыши старой церкви.
Корнеев начинал уставать. Нога, лежавшая на левой педали, затекла, и он боялся, утратив чувствительность, «передать». Тогда можно свалиться на крыло и упасть на верхушки старых акаций, что росли во дворе. Голова тоже начинала кружиться, в глазах мелькали переплеты рам высоких стрельчатых окон. В стеклах вспыхивало и ослепляло отраженное солнце.
Когда же он уйдет, проклятый? Сколько у него еще боеприпасов? Очереди стали короче, экономит, очевидно. Где он сейчас? Ага, вот идет бреющим. Что ж, мы еще ниже… Корнеев отдал ручку, и самолет послушно нырнул в глубину просторного церковного двора. Когда он в ту же секунду рванул ручку на себя, чтобы горкой перемахнуть через группу деревьев, над самой колокольней такую же горку сделал «мессер», едва не напоровшись на высокий крест…
И снова вираж, и снова надо смотреть, чтобы не зацепить за что-либо и следить за черной точкой, повисшей в небе. Когда же он уйдет? Вот он набирает высоту. Идет на север. Может, хитрит? Нет, удаляется все больше. Должно быть боеприпасы кончились…
Корнеев шумно вздохнул, и ослабив левую ногу, оторвался от колокольни и повел самолет над домами, над деревьями. Перепрыгнув несколько улиц, сел на большом пустыре. Земля была тугая, высушенная солнцем, со следами коровьих копыт.
Лапушкин выскочил из кабины.
- Здесь скот пасут, проговорил он и, нагнувшись, ощупал рукой раздвоенное углубление в земле. Потом добавил: - А я уже думал – зажжет…
- Погоди радоваться, - ответил Корнеев и приказал:
- Поставить винт в горизонт!
- Зачем? – удивился Лапушкин.
- Потом узнаешь. Быстро!
Лапушкин, огибая плоскость, побежал к мотору. Корнеев покопался в кабине и выбросил оттуда чехлы, комбинезоны.
- Теперь – ты высокий – иди на хвост и поднимай, а я буду поддерживать мотор. Поставим машину на нос.
Лапушкин, не поднимая, медлил.
- Ну!.. – Корнеев начинал горячиться. Он прикинул, куда должна будет упереться втулка винта, и бросил на землю чехлы, свернутые в комок. Лапушкин поднял хвост самолета на плечо и, осторожно перебирая руками, стал подвигаться к шасси. Одному было тяжело. Корнеев подбежал к нему на помощь. Самолет задержался на мгновение, затем стал медленно переваливаться вперед и с глухим стуком, отдавшимся дрожью по всему его деревянному корпусу, опустился на нос. Пучок сухой травы, повисший на костыле, сорвался и упал Лапушкину на плечо.
- Фу, черт, показалось, что костыль отвалился, - выругался техник и бросился к мотору. Корнеев схватил комбинезоны и расстелил их в нескольких метрах впереди самолета, разбросав в стороны рукава.
- Теперь понял? – спросил он Лапушкина.
- Понял. Куда же мы?
- Я здесь окопчик приметил. Бежим! Он еще придет. Пусть думает, что мы воткнулись…
Они прыгнули в небольшое углубление, на дне которого серый лягушонок искал спасения от жары.
«Мессер» все-таки вернулся. Он летел на небольшой высоте, высматривал, покачиваясь с крыла на крыло. Над пустырем он прошел один раз, затем другой.
- Фотографирует, - прошептал Корнеев. – Хочет крест получить. А стрелять-то, видно, нечем…
Немец сделал круг над селом и стал уходить.
- Ну, теперь давай твой ремень, обратился Корнеев к Лапушкину.
Они связали ремни, закинули их на хвост самолета и быстро поставили его на колеса. Лапушкин стал заботливо очищать ребра цилиндров мотора от прилипшей к ним глины.
Корнеев устраивался в кабине. «Мы тебя сегодня перехитрили, - думал он. Погоди, скоро ты еще будешь нас бояться».
И, выбросив в сторону левую руку, он привычно скомандовал:
- К запуску!
А вы говорите: Пе-2. :rolleyes: