Украдено с Биглер.ру

"Песня ветра над морским побережьем"

"Вы слушали ветер? Люди очень давно говорили друг другу о нем, о его песне. Но для того, чтобы это услышать, надо остановиться. Надо, чтобы замер в пространстве и времени постоянный поток мыслей, дел, движений, звуков. И чтобы осталась тишина. Тогда можно услышать ветер.
Эта песня обо всем. О всех судьбах всех людей всех времен. О том, что ничего не кончается. О том, что все вернется. О том, что все пройдет. Обо всем сразу. Так может только ветер из открытых пространств. Люди еще иногда говорят о морях, о горах, о бескрайних степях. Люди так любят видеть то, что видно. Но ничего этого не существует без ветра. Без его тонкой бесконечной песни любая подстилающая поверхность - мираж. Давящий своей нереальностью.
Слушайте ветер - это все, что нужно. И это все, что дано."

Вот это утром 26 мая 1944 года написал на листке из полетного планшета бывший школьный учитель, 1й лейтенант морской пехоты США Адам Эллис, удобно сидя на изгибе чайкообразного крыла своего "Корсара" и болтая босыми ногами. Адам писал, а ветер шелестел вокруг высокой травой аэродрома Торокино-Филд, Бугенвилль, Соломоновы острова, юго-запад Тихого океана. Эллис видел справа от себя нарисованного на борту самолета маленького ангелочка (против обыкновения времени, на его машине не было никаких отметок о сбитых японцах), а слева - идущего к самолету военного корреспондента Алекса Мортона, за которым вился сизый дымок и который махал ему рукой.
Подойдя, Мортон пыхнул сигарой и сказал:
-- Здорово, Эд. Хрен тебя найдешь. Давно мечтаю, чтобы ты мне помог. Хочу объяснить читателям, почему некоторые опытные пилоты отказываются летать командирами звеньев, предпочитая оставаться ведомыми. Это что - какой-то хитрый трюк? Это тактика, да? Я сначала хочу просечь это сам.
-- Да нет никакого трюка, - ответил, улыбаясь, Эллис, - и потом, я не вижу ничего такого странного. Я лично летаю ведомым у зама командира эскадрильи, что ж тут такого хитрого?
Мортон поморщился, перекинул сигару в левый угол рта, сплюнул и растянуто произнес:
-- Вот и катитесь вы ко всем чертям! Не хочешь говорить - не надо. Не хочешь командовать - не командуй. У нас свободная страна. Вот только лапшу мне не вешай: "...я не знаю ничего такого..."
-- Ты, Алекс, спокойнее можешь? Расслабься. Помолчи минутку. Слушай...
-- ...??
-- Ветер. Слышишь?
-- Может, мне посоветовать комэску прислать к тебе доктора?
-- Э-эх.
-- Или ты все-таки боишься ответственности командира звена?
Эллис, вздохнув, махнул рукой и спрыгнул с крыла в аэродромную траву.
Было восемь часов утра, через час эскадрилья уходила на задание.
Вокруг был ветер.
Бывший школьный учитель Адам Эллис положил ладонь на ствол ближнего к фюзеляжу "кольт-браунинга", торчащего из левого крыла.
-- Вот смотри, Ал, и слушай - внимательно, я сейчас не думаю, что говорю. Видишь эти три ствола? Смотри - в другом крыле еще три. Четыреста патронов на каждый. Мощь, правда? Ты, наверное, знаешь, что для того, чтобы грохнуть этот вот самолет, хватило бы и одного. А здесь - шесть. Может быть, ты не знаешь, что они установлены под углом к фюзеляжу и трассы всех шести пулеметов сойдутся в точке, удаленной ровно на 300 футов прямо по курсу "корсара".
-- Ну?
-- В этой самой точке у любого живого организма шансов выжить будет ровно столько, сколько ему отмерит Господь - это его единственная надежда. И я предпочитаю видеть в этой точке только джапов, пытающихся зайти в хвост моему ведущему. Они - вояки опытные, они знают, чем это для них может кончиться. Они сами выбирают этот путь - что ж... Но я не желаю видеть в этом прицеле кого-то еще. Вот так. Это - что касается меня. У других спрашивай сам.
-- Ладно, ладно. Спрошу. И не волнуйся, это - не для печати. Во всяком случае, без упоминаний и ссылок.
-- Да все равно. Здесь война. И никто не знает, кто "правее" или "левее". Будь здоров, Ал. Мне еще кучу дел надо сделать.
И пошагал к вышке управления.
А через час эскадрилья VMF-215 привычно ушла в воздух, чтобы встретить над Велла-Лавелла здоровенные армейские бомберы B-24 и довести их до Рабаула, и наблюдать такие неестественные, черные цветы разрывов бомб, и отбивать атаки вездесущих юрких "Зеро", и бешено вертеться в каруселях воздушного боя, и стрелять, и падать, перечеркивая копотью изумрудные пейзажи островов в океане, и - вернуться домой.
1й лейтенант Адам Эллис сбил в этом вылете два "Зеро", сняв одного с хвоста комэска, второго - из нижней полусферы идущего на двух моторах пылающего "Либерейтора". А потом - так бывает на войне - командир 762-го кокутая Сигецу Моринага прошил из правой крыльевой пушки фонарь кабины бело-голубого "Корсара" с ангелочком на борту. Джек Лауренс и Юс Элмор провожали кувыркающийся самолет до самой воды, дико крича по радио. И замолчали, только когда осел белый гейзер водяной пыли. "Корсар" был тяжелым самолетом - он тонул очень быстро...
А когда на идиллические картинки островов упала сверху темнота, яркие тропические звезды обнаружили напившегося и трезвого военного корреспондента, капитана морской пехоты А. Мортона, который брел вдоль шепчущего прибоя и плакал. Потому что знал, что все это, до последней буквы, Эллис написал на неровном обрывке бумаги, который ветром забросило ему на складной стол.
Все, что было, и все, что будет.
1й лейтенант Адам Эллис стал частью песни этого ветра.
Которую, плача, слушал в ночном одиночестве военный корреспондент на Торокино, и эти слезы - тоже становились частью ветра, который, проносясь через континент, проливал их дождями на аэродромы Южной Франции. И завязшие в грязи "Фокке-Вульфы" ничего не могли поделать с гудящим высоко в небе фоторазведчиком "Лайтнинг", которым управлял Маленький Принц.
Мортон улетел в Штаты в конце июня. И на Торокино больше никто не слушал ветер, не дарил ему надежды и слезы.
Во Франции высохли аэродромы, и однажды Маленький Принц не вернулся из полета.
Он тоже стал частью песни ветра.
Война всегда жалит очень больно, даже если она совсем далеко от тебя.
Что осталось?
Песня ветра.
Так и звучит над открытыми просторами эта песня. Обо всем и обо всех.
Что же изменилось с тех пор?
Немного.
Каждый день на берег Великого океана выходит старый японец. Ему тяжело даются эти триста метров от одинокой квартирки, с блеклой фотографией молодого улыбающегося пилота в кабине истребителя, до узкой полоски пляжа.
Каждый день, в любую погоду, он сидит на вылизанной морем коряге и беззвучно шевелит губами. Только так он может говорить с пилотами сбитых им самолетов, и со своими погибшими друзьями. С некоторых пор Сигецу-сан предпочитает такое общение. В Японии это никого особо не удивляет.
Вечером он встает и, сутулясь, медленно возвращается домой.
Над полоской прибоя остается лишь ветер, бережно несущий голоса его собеседников. И кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь вдруг останавливается и замирает, начиная слышать ветер. И тогда - эта, конкретная жизнь, становится чище.
А ветер поет.
Вечным напоминанием о бессмертии душ и чистоте сердец.
Неизбывным гимном Жизни.