Нулевой вылет. Рассказ. Часть 6

Следующей станцией, на которой остановился поезд Воронинской судьбы, была Лубянка. На первом же допросе следователь без лишних обиняков предложил Воронину признаться в том, что он является японским шпионом. Воронин, конечно, стал возмущаться, говорить, что он боевой офицер, а никакой не шпион, и книга была ему нужна только для написания специального отчёта для исторического отдела Генштаба. На лице следователя отобразилась скука и усталость. Всем своим видом он как бы говорил :«Эх ,лейтенант, если бы ты только знал, сколько раз приходилось мне уже слышать такие или им подобные рассказы. Сначала, конечно, благородное возмущение - да знаете, кто я, да как вы смеете, я ни в чём не виноват. А затем несколько ударов сапогом по почкам и в живот, ведро холодной воды для свежести в мыслях, ещё несколько сеансов "правдатерапии" - и куда делись гордая осанка, повышенный тон и прочие признаки человека,с той стороны стены? Подпишешь такое, чего и сам не знал про себя, а потом ещё будешь каяться в никогда не совершенных преступлениях и слёзно умолять поступить с собой по всей строгости закона. Эх, лейтенант...»  
Как бы то ни было, но Воронин ни в чём не признался. То ли волна репрессий стала спадать, и следователь не проявлял уже такого усердия как раньше, то ли он  очень хорошо знал,  что от того, признается Воронин или нет, практически ничего не зависит, и он всё равно получит свою «десятку», то ли он просто по-человечески устал выбивать сапогами из людей так надоевшие ему однотипные истории - не так важно. Получив свои десять лет и отделавшись по сравнению с тысячами других обитателей Лубянки лёгким испугом, Воронин поехал отбывать своё наказание в "солнечный" Магадан.
Надо сказать, что Воронин принадлежал к тому типу живых существ, которые в принципе не могли обвинять других людей и случайные обстоятельства в своих бедах. Любые внешние объяснения он считал примитивными и всегда пытался найти причины своих несчастий только в себе. Вот и сейчас, схлопотав этих несчастий по самые "не балуйся" и получив много времени для размышлений, он, уйдя в хмурое восвояси, усердно занялся внутренним самокопанием. Обычно в этом процессе неизменно принимал участие внутренний голос, который на любой аргумент Воронина находил свой  контраргумент.  
«Вообще случай довольно банальный, - подумал Воронин, - нечто подобное пришлось пережить не одному миллиону людей по всей стране. Сажать на десять лет за увлечение безобидной книгой или другие подобные мелочи - это в лучшем случае маразм, в худшем -  сознательное вредительство". «Так-то оно так, - ответил внутренний голос. - Но можно посмотреть на вещи и с другой стороны». И продолжал: «СССР находится накануне величайшей войны. Этой войной пропитан воздух, все знают с кем, но никто не знает когда.  Вся страна, неимоверно напрягая свои силы, работает на эту будущую войну. Но чтобы победить в этой войне, нужно будет ёще большее напряжение каждого города, завода, рабочего, солдата. Каждого нерва. Это напряжение требует неимоверного количества физической, ментальной и духовной энергии народа. Все и каждый должны готовиться только к одному - к войне, и у всех, и у каждого должна быть только одна цель - победа. При таких условиях руководство страны просто не может себе позволить тратить драгоценную энергию, от которой зависит будущее государства, на споры о том, по какому пути должна развиваться экономика - создание тяжёлой промышленности за счёт лёгкой или наоборот. Создание тяжёлой промышленности, которая не способна обеспечить население продуктами массового потребления, но сможет обеспечить армию всем необходимым, является единственно верным решением. С теми, кто этого не понимает, не надо спорить, на споры не отпущено время. Их гораздо легче расстрелять. Руководство страны не может позволить себе десятилетиями пропагандировать преимущество централизованного колхозного строя перед частным крестьянским хозяйством для будущей войны. На это просто нет времени. Если крестьяне не понимают, что для будущей войны они представляют ценность только как солдаты или, в крайнем случае, как рабочие у станков - не надо с ними спорить. Несколько миллионов расстрелянных, несколько миллионов, бесплатно работающих в лагерях, несколько миллионов насильственно переселённых в Сибирь, и страна экономит кучу энергии, так необходимой для будущей войны. Если, наконец, несколько десятков миллионов человек не понимают, что в час, когда придет война, самое главное будет тотальное единство всех и каждого, когда только единым монолитом, в котором не должно быть никакого «я», но только «мы», можно будет остановить врага - не надо с ними спорить. Если эти несколько десятков миллионов человек не понимают, что для того, чтобы создать такое монолитное «мы», важно только беспрекословное подчинение всех и каждого единой воле центра, дискуссии ни к чему не приведут. Гораздо легче несколько десятков миллионов расстрелять, а ещё несколько десятков миллионов отправить даром работать в лагеря. Остальные, оставшиеся в живых и на свободе, правильно поймут урок. Они окончательно выкинут из головы всё то, что не подчинено победе, и ещё теснее сплотятся вокруг центра, пусть даже такая реакция будет вызвана обычным человеческим страхом. При таких методах сохранения энергии могут, конечно, пострадать несколько миллионов ни в чём не повинных людей, но для победы это не имеет значения. С точки зрения отдельного человека всё это звучит чудовищно, с точки зрения государства - это единственный путь к победе».
"В свете вышесказанного твои самурайские игры, - продолжал внутренний голос, - являются просто классическим случаем энергетического вампиризма. Вместо того, чтобы думать о предстоящих схватках с врагом, совершенствовать своё мастерство лётчика и закалять себя политически, штудируя классиков марксизма, ты увлёкся идеологией противника. А как может человек, сочувственно относящийся к мировоззрению врага, успешно с этим врагом бороться? Вот и получается, что ты со своим самурайством никак не вписываешься в идеологическую концепцию обороны страны, а только  отнимаешь у неё драгоценную энергию, необходимую для победы и пользы от тебя, здесь, в лагере, будет гораздо больше, чем на свободе, а то еще чего-нибудь начитаешься и вообще к японцам сбежишь».
«Так ведь это п....ц всему личному,»- подумал Воронин.
«Точно, это п....ц", - в первый раз согласился внутренний голос и исчез.
     Лагерные мытарства Воронина закончились в октябре 1941 года. Дела на фронте шли из рук вон плохо, и страна нуждалась в опытных лётчиках. Воронина восстановили в звании и оставили служить на прежнем месте.   Старый знакомый, майор Иванов, встретил его в своём кабинете, в Генштабе, с искренней радостью. «А, лейтенант, проходите, садитесь. А вы постарели. Мм..да... А я ведь вам говорил, что для того, чтобы есть ядовитую пищу, нужен особенно здоровый желудок. А вы всякую дрянь в самолёт таскаете. От вас признаться не ожидал. Ну, да ладно. Всё хорошо, что хорошо кончается».
«Честно говоря, я бы предпочёл уйти из исторического отдела Генштаба и служить обычным лётчиком. Надоели мне эти писульки. Да и вообще, чувствую недостаточную идеологическую подкованность. И внутренний голос вот тоже говорит...»
«Ну, вы это бросьте, с голосами!»- резко прервал майор. - А идеологически подкуём, так подкуём, что Атмана от Брахмана отличать не будете».
«Простите,» - насторожился Воронин.
«Да нет, это я так, заговариваюсь иногда, - чуть смутился майор. – А
что касается писулек, то зачем же так. Последний раз у вас не так уж плохо получилось». Взяв со стола папку, майор прочёл: «Истоки концептуального различия между японскими и европейскими истребителями уходят своими корнями в глубь веков. Уже в средневековье военная доктрина европейских рыцарей существенно отличалась от военной доктрины самураев. В то время как в Европе во главу угла ставилась надёжность защитного вооружения (закованный в доспехи рыцарь является в какой-то степени духовным предшественником танка), в Японии главное внимание уделяли индивидуальному мастерству рукопашного боя, основанному на интуитивном понимании ситуации. Выдающиеся манёвренные качества современных японских истребителей, которые во многом достигаются за счёт максимального облегчения бронирования самолёта, а так же высочайшая степень подготовки японских лётчиков ( натренированных до способности днём видеть звёзды), и сегодня контрастируют с надёжно бронированными, но неповоротливыми  европейскими и американскими машинами. В будущем такое увлечение западных специалистиов исключительно технической стороной дела может привести...»
     «Ну, будущим у нас меньше генерал-полковника никто не занимается", - сказал Иванов и, откладывая документ в сторону, чуть слышно пробубнил себе под нос: « Провидцы хреновы. Мать их... Полстраны гансам отдали!»  
« Так когда я могу отправиться на фронт?» - спросил Воронин.
«Скоро. Вот переучитесь на Як-1 и вперед. А заодно напишите отчёт об Ил-2. И не возражайте. Требуют сверху. Так что прощайте и удачи в небе».
Переучившись на Як-1, Воронин принял участие в боях за Москву. В начале 1942-го в его блокноте появился набросок следующего содержания:
«Штурмовик Ил-2 принадлежит к тому редкому типу оружия, которое не имеет  не только конкурентов, но и аналогов. Какие же особенности русского менталитета, позволили создать этот самолёт? «Самолёт непосредственной поддержки пехоты» - эта концепция Ил-2 говорит сама за себя. Низколетящий штурмовик, следующий почти параллельно земле и разделяющий с наземными войсками всю тяжесть борьбы на переднем крае, является идеальным символом русского равнинного чувства, о котором так долго писали Шпенглер с Бердяевым. Глубоко символичным является неумение Ил-2 пикировать в отличие, скажем, от в какой-то степени сопоставимого с ним по комплексу выполняемых задач немецкого Ю-87. Любое снисхождение так или иначе связано с иерархическим представлением о мире вообще и об обществе в частности, а любая иерархичность полностью противоречит одному из самых глубоких самовыражений русской души «все равны».