Поздравляю всех с праздником! Ну и что бы в тему форума было, то читайте статью.

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/01/383/21.html
Author: генерал-майор Анатолий Сурцуков
Title: КРЫЛЬЯ РОССИИ (Рассказывает начальник боевой подготовки армейской авиации)
No: 14(383)
Date: 03-04-2001

ЭТА МУЗЫКА БУДЕТ ВЕЧНОЙ

…Я хорошо помню день, когда мне пришлось выбирать судьбу. Мне было тогда пятнадцать. Так уж вышло, что от рождения достался мне идеальный музыкальный слух. Это было, так сказать, наследственное. Мой старший брат к этому моменту уже учился в консерватории. И потому кем быть — вопрос не стоял. Конечно, музыкантом! Я с отличием закончил музыкальную школу по классу баяна и готовился к поступлению в училище. Репетировал программу.
Но второй моей страстью была авиация. Я перечитал все книги, какие смог найти в городской библиотеке, постоянно крутился возле аэродрома, мечтал побывать на авиазаводе, где работал мой отец. И я очень хорошо помню тот момент, когда прямо посреди репетиции вдруг осознал, что вот сейчас я должен выбирать. Или музыка, или небо. И я понял, что больше всего в жизни хочу быть летчиком…
Как ни странно, но это мое решение поддержал отец.
Но легко сказать "решил быть летчиком"…
Первые экзамены в училище гражданской авиации я провалил по наивности. Прочел, что экзамен по математике будет устным. Готовился докладывать теоремы, правила, а меня вдруг вызвали решать задачу. Растерялся, запутался. Уже после экзамена по памяти вспомнил задачку. Решил за пять минут. Но поезд уже ушел.
Потом попытался поступать в авиационный техникум. Опять не получилось. Но это даже и хорошо. Я только потом узнал, что название "авиационный" — не значит летающий. В нем готовили инженерно-технический состав…
Тогда мой отец, посмотрев на все мои мытарства, мудро сказал: "Что ж, придется тебе идти в вертолетчики…"
Поступил на работу на авиазавод. Работали с отцом в соседних цехах. А по вечерам ходил в вертолетный аэроклуб. Там я впервые поднялся в небо. А потом судьба пришла ко мне в образе офицера военкомата, который проводил набор на службу в вертолетные части лучших пилотов клуба. Так на мои плечи легли офицерские погоны. Правда, на них было всего по одной звездочке, но главное, что небо, наконец, стало делом жизни.
А музыка? Музыка никуда не ушла. Играл, выступал в Домах офицеров, даже ансамбль, было дело, организовал. Играли на танцах в военном городке.
Но было и еще нечто. Музыка странным образом слилась с работой. И вертолет стал не просто аппаратом для полетов, а совершенным музыкальным инструментом, в котором слита целая симфония звуков. И у каждого свое значение. Я по малейшему полутону могу понять, почувствовать состояние машины, определить отказ еще до того, как на него среагируют приборы. И это дает удивительное чувство единства с вертолетом.
Наверное, поэтому я уже в двадцать один год сел в левую "чашку" командира, хотя тогда стать им, даже в двадцать восемь, считалось удачей. А в двадцать пять я уже стал командиром звена…

САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ

Самый тяжелый день? Был такой. Никогда его не забуду. 17 мая 1982 года. Это был первый день панджшерской операции. Было впервые принято решение всерьез штурмовать это ущелье. До этого лишь однажды в него зашла наша рота и в считанные часы была там почти полностью уничтожена.
Со всеми отрогами Паджшер составлял почти пятисоткилометровый труднодоступный горный район, превращенный в огромную крепость. Десятки укрепрайонов и фортов, сотни складов и хранилищ, подземные базы, госпиталя, тоннели, фактически полная автономность делали Паджшер неприступным.
Под ружьем душманов было более двух тысяч моджахедов, а ПВО насчитывало около 200 зенитных орудий и пулеметов.
Для ущелья, где максимальное расстояние между стенками составляло один километр, а в большинстве не превышало и несколько сотен метров — такая плотность ПВО была исключительной, можно сказать, сплошной. Неудивительно, что моджахеды поклялись, что никогда нога русского солдата не ступит на эту землю.
К весне 1982 года уверовавшие в свою неуязвимость душманы стали грозой северных провинций Афганистана. Их отряды действовали уже далеко от базовых районов, постоянно расширяя зону влияния. Тогда и было решено провести большую войсковую операцию по разгрому боевиков в их же логове.
Для проведения этой операции на аэродром Баграм была стянута мощнейшая авиационная группировка. Более ста вертолетов Ми-8 МТ и Ми-24. Фактически, сюда перелетели все самые современные вертолеты ограниченного контингента. Кроме них, авиационную поддержку осуществляли полки Миг-21 и Су-17 — основных наших штурмовиков в то время.
Замысел был следующим: с рассветом 17 мая ствольная артиллерия и "Грады" наносят удары по позициям боевиков. Затем штурмовая авиация "расчищает" площадки для высадки десантов, и после этого начинается высадка десантов силами армейской авиации на господствующие вершины. После того как десантники возьмут их и подавят основные очаги сопротивления, в ущелье должна будет зайти бронегруппа, которая уже завершит наземный разгром противника.
Впервые в отечественной военной истории армейской авиации придавалось такое значение в операции.
Общее руководство вертолетчиками возложили на нашего командира полка Виталия Егоровича Павлова. И это тоже был показатель того, как командование оценивало возможности нашего полка. Но для нас такая "оценка" означала только одно — наши вертолеты будут на самом острие удара…
Неожиданно для себя я получил задачу возглавить поисково-спасательную группу, которая без необходимости в бой вступать была не должна. Честно скажу: этому "назначению" я не обрадовался. И даже усмотрел в этом недоверие к себе. Попытался поговорить с комэской Юрой Грудинкиным, но он только руками развел. Мол, так решили при планировании. И переигрывать все за несколько часов до операции уже никто ничего не будет.
"Ничего, — сказал он мне, — завтра отработаешь в ПСО, а послезавтра я постараюсь тебя заменить…" Это был один из наших последних разговоров…

С рассветом операция началась. Отработала артиллерия, нанесли удары штурмовики. Наконец, в ущелье ворвались вертолетные группы. Одно из ключевых положений в ущелье занимал аул Руха, который был укреплен особенно тщательно. Первую пару Ми-8 вел мой комэска. На борту "восьмерок" десант "спецназа", который должен был блокировать Руху и начать ее зачистку. По замыслу, вертолеты должны были сесть на западной окраине, но с утра была дымка, которая закрывала район, и пара, начав снижение, проскочила район высадки и оказалась прямо над аулом. В первое мгновение "духи" растерялись, но уже через несколько секунд открыли огонь. Прямо по пилотской кабине комэски полоснула очередь "зэушки". Оба летчика были убиты почти мгновенно, и вертолет Грудинкина, не снижая скорости, упал на небольшой остров посреди реки ниже аула. Его ведомый замполит эскадрильи Саша Садохин успел проскочить аул и высадить экипаж ниже по склону. Начал взлетать и здесь увидел, как "зэушка", сбившая ведущего, разворачивается на него. Садохин еще успел довернуться и накрыть ее "нурами", но тут почти в упор ударила вторая "духовская" зенитка. Корпус "восьмерки" заходил ходуном от ударов снарядов и "правак". Петя Погалов вдруг почувствовал, что ручка управления ослабла, он бросил взгляд на командира — залитый кровью Садохин безжизненно повис на ремнях, кабину сразу заволокло дымом, и чтобы хоть как-то сориентироваться, он открыл блистер кабины, выглянул наружу и увидел, как на вертолет стремительно надвигается склон горы. Инстинктивно он потянул ручку вправо, чтобы избежать прямого удара. А уже через мгновение они столкнулись с горой…
После удара вертолет покатился вниз по склону и загорелся. Каким-то чудом Погалов уцелел и смог прийти в себя до того, как вертолет полностью охватило пламя. Он выбрался из кабины и рывком вытянул за собой борттехника Витю Гулина. Тот уже горел. Еле его загасил. Вернулся за Садохиным, но огонь уже охватил всю машину…
Я находился выше района боя в зоне ожидания. Видел, как наша группа зашла в ущелье, но за стенами склонов гор ничего не было видно. Только радиообмен помогал ориентироваться в происходящем.
Слышу:
— Горит! "Зеленый" (так называли вертолеты Ми-:cool: горит!
— Наблюдаю работу "зэу"! Отработал по ней!
— Горит! "Зеленый" упал и горит!…
Захожу в ущелье. Снижаюсь. Пытаюсь визуально обнаружить, где упал наш вертолет. Проскочил над самой Рухой. "Духи", видимо, после того как сбили пару, не ожидали такой наглости, и по мне не сделали ни одного выстрела. Наконец, обнаружил место падения Садохина. Подсел. Вдруг вижу рядом садится мой ведомый Юра Наумов. Я успел подумать: "Ты что делаешь?!”
Ведь главная задача ведомого прикрывать меня с воздуха.
Но времени разбираться уже не было.
Гляжу, ко мне бежит Погалов весь в крови и, как куклу, тащит за собой кого-то в куртке и трусах. Подбегает. А это Гулин. Одежда на нем сгорела. Уцелела только кожаная куртка. Она ему жизнь и спасла. Мы его затащили в кабину и видим, что "носки" и "перчатки" — это кожа с кистей рук и ног, облезшая от ожогов… А Погалов как в бреду одно повторяет: "Сашка сгорел! Сашка сгорел!.."
Взлетаю. Поравнялся с Рухой, и вдруг мой "правак" Боря Шевченко кричит: "Дэшэка! Дэшека!" Это он увидел, как на нас разворачивается духовская "зэушка". А я как на ладони. Сто скорость, сто высота. Идеальная мишень! Инстинктивно разворачиваюсь к нему хвостом, чтобы хоть как-то прикрыться, ручку управления "от борта до борта", и слышу только, как будто кто-то, как кувалдой, по корпусу бьет. Я до этого знал выражение "смерть в затылок холодом дохнула", но думал, так, красивая фраза. Но только в этот момент вдруг такой ледяной холод от загривка к затылку пробежал, словно действительно кто-то морозом дохнул…
Как вырвался — не знаю. На инстинкте. В себя пришел уже на высоте. Осмотрелся. Все вроде в норме. Движки работают, приборы основные тоже. Только гляжу, моего ведомого на месте нет. Я его по радио запрашиваю: "Двадцать шестой! Двадцать шестой!" — тишина. Один! Меня, как током обожгло: "Сбили!". А кругом "вертушки" носятся. Кто чей — не разберешь. Одни входят в ущелье, другие возвращаются. Толкотня в воздухе. Я в эфир открытым текстом: "Ищите двадцать шестого!" А сам на точку. Раненых отвозить. А на душе кошки скребут. Сел в Баграме, и вдруг смотрю на стоянку мой родной "двадцать шестой" заруливает. Я к нему чуть ли не с кулаками, а Наумов только рукой машет. Посмотрел, а на его "восьмерке" места живого нет. Дыры в кулак. Это его так над Рухой изрешетили, когда я проскочил. И сел он тогда фактически на вынужденную. Рация разбита, навигация разбита, двигатель поврежден. Топливо самотеком поступало…
Но только отдышались — команда: сменить вышедшие из строя борта на любые исправные и на взлет, за Грудинкиным. При ударе на его борту, оказывается, несколько десантников выжило. Покалеченные, побитые смогли покинуть борт…
На этот раз проскочили к Рухе по руслу реки. Сначала подсели к месту гибели Садохина. Спецназ к этому моменту уже смог его достать. Занесли на брезенте. А затем смотрю — еще кого-то в чалме затаскивают. Я в запарке не сразу понял. А потом оказалось, что к месту падения Садохина от Рухи рванула "тойота" с "духами". Пленных брать. И со всего размаха влетела в спецназовскую засаду. Всю охрану мгновенно перебили, а одного душмана взяли в плен. И он оказался ни кем иным, как начальником штаба “духов”, да еще со всеми документами…
В этот момент я второй вертолет увидел. На островке посреди реки. Перелетели. Сели рядом. Часть "двухсотых" загрузили. Ждем. Тут ко мне десантник подбегает: мол, пока улетай. Не всех еще "двухсотых" из железа вырубили. А пули кругом просто, как пчелы. Слышу, опять по корпусу замолотили. Я "праваку" кричу: "Может быть, развернемся?" Он ко мне голову повернул: "Чего?" И в ту же секунду пуля, едва не мазнув его по щеке, попадает борттехнику, сидящему между нами, в челюсть. Тот завалился в салон, кровь ливанула. Я ведомому: "Юра! По мне долбят из "зеленки" на другом берегу. Погаси!"
А он на высоте метров шестьсот. С такой высоты разлет снарядов сто метров. А от меня до "духов" максимум сто пятьдесят…
Слышу заход, пустил. Про себя считаю "раз, два…" На пятой "зеленка" аж закипела от разрывов. Ювелирно отработал.
Эх, Юра! Все войны прошел, в таких переделках уцелел. А погиб на земле. В Дагестане под Ботлихом сразу после посадки его "восьмерку" сожгли ПТУРом с горы. Знали, что он Квашнина привез, ловили…
…Вернулись в Баграм. Осмотрели "вертушки" — хана! Редуктор пробит, несколько лопаток компрессора первой ступени выбито. В ремонт! Звоню на КП, а мне командуют: "Бери пару баграмских. Она для тебя уже движки прогревает, и давай за оставшимися!"
Опять прошли по руслу. Сели. И вновь десантура не успела всех достать. "Взлетай, — говорят, — мы тебе ракету дадим! Только ты осторожнее по руслу заходи. Тебя там уже второй раз дэшэка обстреливает…" Вот обрадовали…
Взлетел. Нахожусь в зоне ожидания. Время идет. Топливо уходит. Наконец ракета! И здесь меня как заколотило! Страх до самого нутра пробил. Ну не хочу я опять в это пекло опускаться. Не хочу!
Сколько это продолжалось — не знаю. Наверное, пару секунд, а казалось — вечность. А потом начал снижение. Тут уже инстинкт включился. Сел. И началась загрузка. В кабину убитых затаскивают, раненых, оружие, боеприпасы, сами спецназовцы лезут. Все вперемешку, навалом. Перегруз дикий. Взлетал — передним колесом по воде чиркал. Набрал высоту. Меня Павлов запрашивает: "Всех собрал?" Докладываю: "Всех!" Он опять: "Всех?" Отвечаю: "Всех!"…
Сели в Баграме. После осмотра и эту вертушку в ТЭЧ на ремонт потащили.
А вечером вернулся на свою точку, захожу в наш "модуль" — и тут меня как обожгло. Одни пустые заправленные койки. Мы с Борей одни во всей комнате. Остальные кто убит, кто ранен…
В эту ночь я так и не уснул.
А утром на построении стоим — экипажи друг другу в затылок, напротив каждого его группа десанта тоже в колонну по одному. Павлов вышел посредине, помолчал, а потом жестко так:
— Да, потери были тяжелы. Но если мы вильнем, струсим — то опозорим память наших павших товарищей. И лучшим нашим салютом им пусть станут залпы наших НУРСов по врагу.
Тяжело? Да, тяжело! Но задачу мы выполнять будем!

И по вертолетам!

…Американцы хвастливо называют высадку с вертолетов четырех тысяч десантников в безлюдной кувейтской пустыне во время "войны в Заливе" "уникальной" и "первой в истории авиации", но еще за девять лет до этого наши вертолетчики всего за четыре дня высадили четыре тысячи восемьсот десантников. Причем в сложнейшей горной местности, под плотным огнем ПВО. И это наглядный показатель боевых возможностей наших вертолетов и подготовки наших летчиков.

А всего я в Афгане выполнил 522 боевых вылета и провел в этом небе 600 часов…

"СТОЛБЫ", "КАСТРЮЛИ", "ТЕРРАСЫ"

Я не уважаю тех, кто летает с психологией шофера. Пришел на полеты, откатал программу, вылез из кабины, вышел за ворота аэродрома — и забыл о небе. Это люди в авиации случайные.
Работа летчика — это постоянный поиск нового. Новых тактических приемов, новых маневров, фигур пилотажа. Иногда они становятся результатом долгого поиска, просчета всех возможных вариантов. Иногда наоборот — экспромта. Но всегда за ними глубочайшее знание машины, ее возможностей. Сильных и слабых сторон. И, конечно, мастерство летчика.
Помню, в Афганистане прохожу над ущельем и слышу запрос:
— Я "Маяк". У меня десять "трехсотых". Нуждаюсь в срочной эвакуации…
Снизился. Вижу на вершине хребта наши. Судя по всему, десантники. Начал выбирать площадку для приземления. Чистый вариант "лезвие ножа" — так мы называли площадки на острых склонах. Были еще "кастрюли" — когда садишься как бы внутрь каменной "кастрюли". "Столбы" — плоскость на вершите. "Террасы" — здесь понятно без объяснений.
Наконец нашел площадку. Только начал садиться, как меня поймал нисходящий поток. Ощущение — словами не передать. Все на максимале, а машина стремительно просаживается вниз на скалы. Стенка прямо перед кабиной. Задень лопастями — и все. До дна ущелья больше километра, но до него вряд ли что долетит. Все размажет по скале. Мы просто замерли, пока машина из последних сил боролась с потоком. Секунда, вторая — и вдруг поймали восходящий ветер. Нас, как мяч баскетбольный, швырнуло вверх. Там поймал момент и сбросил шаг винта, и плюхнулся прямо на каменное лезвие. Нос с одной стороны над пропастью нависает, хвост — с другой. Движков не выключаю. Начали загрузку раненых. Но чтобы их ко мне поднять, надо почти по вертикали лезть. Одного затащить — целая операция. А их десять. Смотрю на топливомер. И кажется, что он, как секундная стрелка, бежит к нулю. А на борту только половина "трехсотых". Слышу мой ведомый заблажил: "Все. Остаток только до аэродрома дотянуть!" Дал команду возвращаться. Только он ушел, удары по обшивке. Бьют из кишлака, что в километре внизу. Хоть и не прицельно, но попадают. А десантура только за девятым пошла…
Вдруг слышу кто-то меня запрашивает:
— Кто там сидит?
— Двадцать пятый, — отвечаю.
— Я над тобой. Тебя прикрыть?
— Если сможешь. Я ведомого по топливу увел.
— Понял тебя. Прикрываем…
Смотрю, а это пара "двадцать четверок". Они с "бэшэу" (бомбоштурмовой удар) возвращались. Правда, из боеприпасов только снаряды к пушке оставались. Но обстрел прекратился.
…Наконец затащили десятого. Надо взлетать, а мощности не хватает. Можно, конечно, все выжать из движков, но все равно по нормальному не взлетишь. Мощности на этой высоте не хватит. Ну, я прикинул, посчитал в уме и с большим тангажем свалил машину в пропасть. Аж дух захватило. Пока падал — разгонялся до нужной скорости. А потом виражом в сторону. Еще успел напоследок весь боекомплект НУРСов в кишлак вогнать. Рассчитался за свои дырки.
...Потом такой взлет с падением в пропасть стал обычным приемом для наших летчиков…

Вообще Афганистан вывел нашу вертолетную авиацию на качественно новый уровень. До него на вертолетчиков смотрели, как на какой-то "приданный" и даже второстепенный род войск. Афганистан показал, что вертолеты сегодня являются едва ли не самым основным оружием на поле боя. Без вертолетов не проходила ни одна операция. Они вели разведку, расчищали дорогу пехоте огнем, высаживали десанты, вывозили раненых, спасали от верной смерти, эвакуируя наши подразделения из-под самого носа "духов".
А сколько Афган дал тактических приемов, новых пилотажных приемов!

КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК

Всю первую чеченскую войну меня не оставляло ощущение огромной беды.
Впервые наше оружие било по нашим, российским городам и поселкам. Впервые наши солдаты стреляли по людям, в карманах которых лежали паспорта граждан Российской Федерации, и гибли от пуль своих же сограждан.
При этом армия была просто заложницей. Российские СМИ развернули антиармейский фронт, когда по всем телеканалам на страну реками лилась антиармейская пропаганда.

Сегодня война другая. Как бы сейчас ни изворачивались некоторые СМИ, но сегодняшняя обстановка в Чечне качественно иная. Изменилось главное — отношение высшего руководства страны. Сегодня мы спокойны за свои спины. Знаем, что за ними никто с боевиками не договаривается, никто нам в затылок не выстрелит. А потому и результаты уже качественно иные. И хотя до полного разрешения кризиса еще далеко, но есть все предпосылки для этого. Армия свою задачу выполнила. Теперь дело за политиками и хозяйственниками. Ведь по-настоящему война здесь закончится лишь тогда, когда у простых жителей появится возможность зарабатывать на жизнь мирным трудом.

Как и прошлую чеченскую, так и эту чеченскую войну вертолетчики вынесли на своих плечах. Можно много рассказывать о подвигах наших вертолетчиков, о проведенных блестящих операциях, но я бы хотел рассказать о судьбе только одного человека. Подполковника Александра Жукова, начальника поисково-спасательной службы СКВО.
30 января 2000 года в Чечне погиб Николай Майданов. Его группа высадила десант на горную вершину почти в самый центр укрепрайона боевиков. Завязался бой. Пользуясь темнотой, десантники отошли в лесной массив и запросили эвакуацию. Слишком неравны были силы. Утром за ними ушла вертолетная группа. Обнаружили наших, но места для посадки не было, и тогда десантников стали поднимать в кабину с висения на лебедке. Для помощи им вниз спустился Жуков.
Конечно, боевики обнаружили вертолет и стали подтягиваться к району эвакуации. Завязалась перестрелка. И вот, когда внизу оставалось всего три человека — солдат-десантник, начальник ПДС полка майор Анатолий Могутнов и Жуков, духи подошли совсем близко. И тогда, чтобы не подставлять под обстрел своих товарищей, Жуков дал команду экипажу уходить, а сам остался.
Боевики окружили наших и взяли в плен.
Жукова притащили к известному своей жестокостью "трактористу" — Темирбулатову. Тот сразу выхватил кинжал и приставил к горлу: "Сейчас я тебе башку срежу!"
"Если надо, — режь!" — ответил Жуков, поняв, что терять уже нечего.
Это спокойствие смутило "тракториста". Он убрал кинжал и приказал обыскать пленного. В кармане нашли удостоверение. Выяснили, что перед ними подполковник. Это "тракториста" обрадовало. "Мы тебя на наших командиров обменяем!" — заявил он. Потом Жукова заставили переодеться в какие-то обноски и бросили в яму.
Его постоянно охраняли десять боевиков. Избивали регулярно. Одни били из ненависти, другие просто от скуки. Некоторые даже оправдывались, мол, мы бы давно ушли домой, но боимся мести…
Вскоре отряд "тракториста" присоединился к банде Гелаева. Вот здесь был действительно ад. Ближайшее его окружение составляло настоящее зверье, наемники арабы, негры, были даже славяне из дезертировавших в разные годы солдат, которые приняли ислам и теперь служили хозяину не за страх, а за совесть. Для гелаевцев пытки, издевательства, зверские убийства были едва ли не главным развлечением.
Несколько раз Жукову предлагали принять ислам. Обещали поблажки, хорошую кормежку. При отказе грозились убить. Смог схитрить — мол, зачем вам нужен неискренний мусульманин. "Человек должен принимать веру свободным. Я не хочу быть дешевкой". На время отстали. Но однажды его привели к Хаттабу.
Тот только мельком посмотрел и сразу спросил:
— Этот принял ислам?
— Нет.
— Или принимай, или — к стенке!
Тогда он был на волосок от смерти. Но неожиданно вмешался сидевший рядом с Хаттабом мулла. Он посмотрел на Жукова:
— Этот еще не готов. Мы с ним поработаем.
Потом Жукова склоняли сделать заявление, осуждающее войну, действия Путина.
И вновь он смог уклониться.
— Я — маленький человек. Не мне оценивать решения президента.
В конце концов, его решили обменять на брата Арби Бараева. Дали даже телефон позвонить жене, сказать, что жив…
Но обмен так и не состоялся. Банда Гелаева зашла в Комсомольское и попала в капкан.
Три дня он сидел в каком-то подвале, поминутно ожидая смерти. То ли от своих бомб и снарядов, то ли от руки озверевших от отчаяния боевиков. Один раз его послали на переговоры, но он не смог даже отойти от дома — столь плотным был огонь.
Наконец боевики решили прорываться к окраине, взяв с собою Жукова как заложника. Бежали толпой. Наши тут же открыли плотный огонь. Один боевик упал, другой, третий. Наконец пуля ударила и Жукова.
Рядом упал тяжело раненный охранник по имени Али.
— Али, не забирай меня с собой! — крикнул ему Жуков.
— Извини, ты слишком близко лежишь, — прохрипел Али и потянул зубами чеку "лимонки". Но тут очередная пуля попала ему прямо в лоб.
Собрав все силы, Жуков бросился с простреливаемого пространства. Одна пуля ударила в руку, другая в спину, сразу несколько прошили ноги, и он рухнул прямо на берегу реки. Еще он успел запомнить, что вода в реке была красна от крови. А все ее берега были завалены трупами…
Пришел в себя от того, что услышал неподалеку русскую речь. Начал кричать, звать на помощь. В ответ опять полетели пули. Начал ругаться. Наконец, угомонились. Подползли ближе. Вытащили из-под огня.
Жуков попросил вызвать вертолетчиков, передать, что он жив.
Пехотинцы сначала отнеслись недоверчиво. Наконец, связались со штабом авиации. Уже через 20 минут рядом с позициями сел вертолет. К этому моменту Жуков уже был без сознания. Спасло его чудо — буквально утром на Ханкале был развернут госпиталь МЧС, где Жукову сделали срочную операцию. По словам врачей, при эвакуации до Моздока он бы просто не дожил…
Такая вот история кавказского пленника…

ФИЛОСОФЫ НЕБА

Каждый вид авиации накладывает свой отпечаток на характеры и взаимоотношения людей. Истребители и штурмовики напоминают средневековых рыцарей: чаще всего — это яркие индивидуалисты. И это понятно. Истребитель в небе один на один с самолетом. Он — и его латы, и его оружие.
Бомбардировщики — мужики артельные. И на службе, и в быту. Всегда вместе, всегда все общее. И победа, и поражение.
Транспортники — это небесные скитальцы. Каждый знает, что ему делать. Кто-то самолет готовит к полету, кто-то на КП пробивает добро на вылет, кто-то едет на местный рынок затовариваться здешними дефицитами. У транспортников четкая кастовость…
А вот вертолетчики — это пахари войны. Особенно "восьмерочники". Мужики простые, без гонора и "звездности". Они спокойно заночуют в палатке или пехотном блиндаже, позавтракают из солдатского котла. Они видят войну не с высоты нескольких километров и даже не со ста метров. Они ее видят в упор. На полу вертолетной кабины не успевает высыхать грязь с сапог, кровь раненых, лекарства из капельниц. Здесь вперемешку сидят генералы и рядовые. "Восьмерочники", как никто другой, близки солдату.
В экипаже всегда особые отношения устанавливаются между командиром и штурманом. За месяцы, проведенные плечом к плечу в небе, вырабатываются полное единство, понимание друг друга с полуслова и, конечно, дружба на всю жизнь.
А вообще, вертолетчики — это своего рода философы неба. Никто так крепко не связан с небом и одновременно не близок так земле, как вертолетчики…

На войне есть место всему. Иногда даже юмору.
Помню, сел на площадку в Митерламе под Джелалабадом. А, надо сказать, что для афганцев любой вертолет подчас — единственная транспортная возможность. Стоит сесть, как вокруг уже толпа. И все лопочут одно: "Кабуль! Кабуль!.." (В Кабул, мол, надо.)
А у нас категорический запрет на перевозку местных. Но стоило мне отойти от вертолета, как толпа тут же снесла борттехника и расселась по кабине. Вернулся. Все сидят, на меня смотрят.
Конечно, я принялся объяснять. Но куда там! Я языка не знаю. Среди афганцев нет никого, кто бы понимал по-русски. Я им:
— Выметайтесь! Нис! — нет.
А они мне:
— Нис! Кабуль! Кабуль!
Думаю, ну как им объяснить. Вспомнил известный анекдот, начал его цитировать:
— Ду ю спик инглиш?
В ответ опять:
— Нис! Кабуль!..
— Парле ву франсе?
— Нис! Кабуль! Кабуль!
И уже как крайний вариант:
— Шпрейхен зи дойч?
И вдруг один пожилой бородатый афганец в калошах и пуштунке вскакивает с места и радостно бросается ко мне.
— Я! Я! Их шпрахе дойч!
Я чуть не поперхнулся…
Это надо был слышать. Смесь немецкого, дари и русского.
"Нис! Цурюк! Ферботен… Шурави... Дост, рафик! Твою мать!" — экипаж просто лежал от смеха.
…Потом подошел переводчик, и выяснилось, что это местный учитель немецкого языка. Партиец. Активист. Добирается в Кабул на совещание. Ну, прихватили с собой по такому поводу.

Сегодня вертолетная авиация переживает не самые лучшие времена. За годы "реформ" количество вертолетов сократилось почти в пять раз. Новых машин почти не поступало. Но это не значит, что Россия осталась без вертолетов и что пора на армейской авиации ставить крест. Нет. Сегодня мы еще остаемся вертолетной державой. Наши вертолетчики по праву считаются опытнейшими пилотами. Не зря в последнее время ООН все чаще для проведения миротворческих операций старается привлекать именно наши вертолеты и наши экипажи.
Наши "вертушки" пользуются славой неприхотливых, надежных, живучих и очень простых в эксплуатации машин.
Та же "восьмерка" летает уже более 30 (!) лет — и до сего дня считается самым надежным и одним из самых массовых вертолетов в мире. А по оценкам экспертов, после модернизации оборудования может еще как минимум 15 лет нести службу.
Столько же после модернизации сможет пробыть на вооружении и Ми-24.
Кстати, именно с Ми-24 связана интересная история. Совсем недавно наша вертолетная группа прибыла для выполнения миротворческой миссии в Сьерра-Леоне. И вот в один из дней решили мы выбраться на океан посмотреть — благо до него рукой подать. Лежим, загораем. Вдруг откуда ни возьмись выскакивает "двадцать четверка" и давай над нами пилотаж крутить. Я точно знаю, что в небе наших нет. Покрутилась в небе — и на посадку. Вечером того же дня нам представили единственного вертолетчика Сьерра-Леоне, белого южноафриканца Нила. Пожилой мужик — лет за пятьдесят, в очках.
Не выдержал, спросил, где он обучился летать на нашем вертолете. А он в ответ — по надписям в кабине и прилагающейся инструкции. В общем, сам. На ощупь. Самородок. Он же его сам и обслуживает, и ремонтирует.
— Ваш вертолет, — говорит Нил, — самая удобная машина из всех, на которых мне довелось летать.
Ну, если сам без инструктора смог изучить, то, значит, точно удобная машина. А на месте оператора у него летает местный негр. Нил обучил его стрельбе из пулемета. Так они и воюют.
Противника по цвету штанов определяют и потому, кто как руками машет. Те, кто радостно, широко — свои. А те, кто с опаской и чуть-чуть — повстанцы…

Конечно, хотелось бы, чтобы на вооружение быстрее поступили новые типы вертолетов. Раньше была возможность принимать на вооружение "сырые" машины и потом, уже в ходе эксплуатации, доводить их до ума. Но сегодня такой подход — слишком дорогое удовольствие. Поэтому мы не торопимся с решениями. Сегодня нашими конструкторами разработано несколько новейших типов вертолетов. По своим пилотажным качествам они превосходят все мировые аналоги. Но с навигационным оборудованием, системами управления огнем еще необходимо поработать. Решения, заложенные в них, должны не просто соответствовать сегодняшним требованиям, но и иметь перспективу еще как минимум на десять-пятнадцать лет.
Поэтому сегодня принятие на вооружение новых типов боевой техники — дело кропотливое. Но есть надежда, что мы получим наконец машины, которые избавят российских летчиков от унизительного чувства зависти к зарубежным образцам.

Записал Владислав ШУРЫГИН