— Как вы пришли в профессию?
— Сразу после школы и, как видите, вполне удачно. С самого начала хотел стать именно режиссером, а не актером. Учась во ВГИКе, как и все, играл в студенческих спектаклях, причем с удовольствием, но хотел стать только режиссером. Кино я любил всегда. Наше поколение было очень увлечено кинематографом — мы смотрели все, по много раз, и нам все нравилось. Молодых привлекает в кино праздник, фестивали, красивые женщины. Как ни странно, я и сейчас так считаю: праздники и красивые женщины – немаловажная часть, это дает адреналин.
— Многие режиссеры всю жизнь занимаются одним жанром, а у вас все картины такие разные, невозможно предугадать, что станет объектом вашего внимания в следующий раз. Только две подряд музыкальные картины: «Мы из джаза» и «Зимний вечер в Гаграх», а потом — «Курьер», «Цареубийца», «Палата № 6», «Исчезнувшая империя», и, наконец, совсем неожиданно — «Белый тигр». Как вы выбираете темы?
— Действительно, все картины у меня очень разные. И, честно, я не могу объяснить, почему так происходит. Раньше я лукавил, что-то придумывал, но сейчас говорю как на духу: не знаю. Душа просит. Я, вообще, человек увлекающийся, эмоциональный. Я и в жизни больше живу эмоциями, подчиняюсь им. Рождаются фильмы по-разному, иногда на основе заинтересовавшего меня литературного материала, но чаще всего я снимаю по оригинальным сценариям, которые могут возникнуть из чего угодно — какого-то случая, сцены из жизни, разговоров. Иногда и сам удивляешься, как из одной сцены родился целый фильм. А что касается моих картин, то мне кажется, что есть в них все-таки что-то общее, я чувствую это. Почти во всех присутствует сочетание времен – я всегда ввожу в разговор о сегодняшнем дне прошлое. Это типично для меня.
— "Белый тигр" — ваша первая картина о войне. Как возникла идея снять этот фильм?
— Мне очень понравилась повесть Ильи Бояшова «Танкист, или Белый тигр» – увлек сюжет. Эта лента не вполне похожа на другие военные картины. Я же был в свое время продюсером военной картины «Звезда» — очень хороший фильм, который снял режиссер Николай Лебедев. Но, честно говоря, я легко мог бы сам снять эту картину. Это была моя идея, мой замысел сделать фильм по роману Эммануила Казакевича. И я вполне мог назначить себя режиссером. Но здесь мне интересно было выступить в качестве продюсера и только. А вот история «Белого тигра» меня захватила. Может быть, потому что в ней есть нечто большее, чем рассказ о военных событиях. Она позволяет говорить о природе войны, о геополитике, если хотите, и других важных вещах, которые меня интересуют.
— Вы в своих фильмах часто снимаете совсем неизвестных артистов. Почему? Ведь это же всегда риск?
— Конечно, риск есть, но выбор артиста, я считаю, это и есть режиссура. Если ты точно выбрал актеров, то ты сделаешь картину, а если нет — вряд ли что-то получится. Угадать нужного исполнителя — особый талант. Иногда невозможно объяснить, почему берешь именно этого артиста, просто интуитивно чувствуешь. Как правило, я угадываю, но случаются и промашки. Называть не буду, но сам знаю, где промахнулся или где мой выбор оказался удачным не на все сто процентов.
— Кроме умения точно подбирать актеров, что еще важно для профессии режиссера? Какое качество?
— Когда я был совсем молодым и еще учился во ВГИКе, мои родители на московском кинофестивале посмотрели фильм известного американского режиссера Стэнли Крамера, который им понравился. Потом мама увидела самого режиссера на одном из фестивальных мероприятий, набралась храбрости и с помощью папы, который знал английский язык, попросила его дать совет сыну, который учится на режиссера. И Крамер написал на бумажке одно слово — patience — что в переводе на русский означает «терпение». Я вначале был разочарован — подумал, что это что-то скучное и совсем не киношное. А вот сейчас я полностью соглашусь с его мнением. Действительно, кино требует большого терпения. Человек, который этим занимается, должен иметь терпение организовать весь этот сложный процесс, где творчество и производство присутствует в соотношении 50 на 50, и должен довести все до конца, добить, доделать.
— А вы не встречали потом Крамера, чтобы сказать ему спасибо за совет?
— Я видел его на своем первом международном кинофестивале в Монреале, где был с фильмом «Мы из джаза». После показа картины у меня была пресс-конференция, на которую я вырядился, как у нас было принято, — костюм, галстук. Заметив пожилого мужчину в зале, я спросил, кто это. Американцы мне и сказали, что на вашу пресс-конференцию пришел сам Стэнли Крамер. А на следующий день в одной из важных газет типа «Нью-Йорк таймс» появилась его статья, где он сказал, что смотрел фильм молодого русского режиссера, и он ему понравился, и что после этого он захотел пойти на пресс-конференцию режиссера, который был одет так, что напоминал американского банкира. После этого я никогда больше не надевал галстуки. Вот такая история.
— Теперь вы уже сами в ранге Крамера. Как мэтр, скажите, какие проблемы сегодня стоят перед российским кинематографом?
— Чем старше я становлюсь, тем меньше мне хочется выступать в качестве всезнающего мэтра, давать оценки. Мы так много говорим, что за этим, мне кажется, теряется живая ткань. У нас не страна, а сплошной разговорный жанр. Все специалисты, все все знают, умников много, а толку никакого. Поэтому я не хочу участвовать в этом хоре и добавлять еще одно дилетантское мнение.
Я могу сказать твердо только одно: настоящих талантов сегодня мало. Мы все ругаем советское время, а тогда дарований такого масштаба было раз в пять больше. Когда я пришел в кино, там работали Бондарчук, Гайдай, Шепитько, Кончаловский, Рязанов, мой учитель Таланкин. И такое положение было на всех студиях и во всех киношных профессиях. Давайте же попробуем разобраться и проанализировать эту ситуацию, понять, почему так произошло. Но это не мое дело, а критиков, социологов, философов.
— Может быть, нам надо что-то полезное перенять у зарубежного кинематографа?
— Не надо нам ни у кого ничего брать. Вот в футболе все мучаются с голландцами. Возьмите своего — глядишь, что-то и получится. Надо своим умом жить. Россия — очень своеобразная страна. Я только и слышу со всех сторон: Голливуд, Голливуд. Но это другая страна, другой народ, другая ментальность, другая религия — все другое. Наиболее успешны кинематографии, которые находят свое собственное самовыражение. А попытки все время кого-то копировать ни к чему хорошему не приведут. Надо понимать, что у нас достаточно своего опыта. Но, к сожалению, его выбрасывают, и пытаются перенести на нашу почву совершенно чуждое для нас.
— Вам удалось из очень запущенной, как говорят, «убитой» студии создать мощный современный киноконцерн, который сегодня востребован не только в России, но и в мире. В чем секрет успеха?
— Да, у нас получилось, и, что немаловажно, без участия бюджетных денег. Я, когда пришел сюда, сказал своим товарищам: мы сделаем первую в мире студию. И должен сказать, что мы создали, может быть, не первую, но одну из лучших в мире и, думаю, первую в Европе. И здесь главным и решающим для успеха предприятия стал подбор команды. Если найдешь правильных, с мозгами, с волей, с принципами людей, которые могут и хотят работать, то все правильно и получится. Главное — это люди.
Сегодня колоссальный спрос, в первую очередь, на наши услуги в сфере музыки. Мы внедрили систему записи музыки по спутнику. У нас записывающая студия экстракласса и отличные музыканты. А главное, для того, чтобы сделать запись, не надо приезжать в Москву. Сейчас мы пишем уже третью голливудскую картину. У нас много привлекательных моментов, услуг, но связанных уже с приездом сюда иностранцев. Нельзя сказать, что они часто этим пользуются. И дело не в «Мосфильме». Это связано с неблагоприятными ситуациями в нашей столице — с пробками, дороговизной, налогами. У нас создаются такие условия, что откровенно говоря, даже когда снимаешь Москву, то лучше и дешевле сделать это в Праге. Что касается российских картин, то на «Мосфильме» снимается сегодня достаточно много — несколько десятков лент, в числе которых много телевизионных работ.
— Съемки фильмов, руководство киноконцерном… Но если выдается свободная минутка, чем занимаетесь?
— Плаваю в бассейне. Всю жизнь плаваю, самое малое — 1,5 километра в день, а бывает и четыре, если постараюсь.
— А живопись, которой увлекались в молодости?
— Живопись очень люблю. У меня множество альбомов, и иногда я целый вечер могу провести, рассматривая прекрасные творения великих художников. Но сам давным-давно не рисую. Это отдельная профессия.
— Кто-то из ваших сыновей продолжает ваше дело?
— Вася учится в школе, он еще не решил, чему хочет себя посвятить. А Иван учится на режиссерском во ВГИКе в мастерской известного режиссера и замечательного педагога Владимира Хотиненко.
— Сыновья смотрят ваши фильмы, высказывают свое мнение?
— Они — добрые ребята, им все нравится. Вообще, оценки родственников приятны, но не всегда объективны.
— А вы сами как оцениваете свое творчество?
— Не буду кокетничать, я доволен. Конечно, есть что-то, что бы я хотел переделать. Но, в конечном счете, время покажет, время — главный судья. Если то, что я сделал, просуществует еще какое-то время и будет востребовано, значит, все было не впустую, а если зарастет травой — ну что же.
— Если бы начать все сначала, вы выбрали бы режиссерскую профессию?
— Если бы начать сначала — я бы летчиком стал. Мне очень нравится эта профессия. Мне кажется, это необыкновенное счастье — летать. Я иногда жалею, что не пошел в летное, но сейчас уже думать об этом поздновато.
