Этот разговор с Сергеем Петровичем КАПИЦЕЙ произошел в день его рождения, 14 февраля 2012 года, у него на даче на Николиной Горе. То есть ровно за полгода до того, как Сергей Петрович умер.
Я давно собирал материал, касающийся одного очень интересного эпизода истории отечественной науки – повсеместного (всесоюзного!) празднования в СССР в 1942–1943 годах 300-летия со дня рождения Исаака Ньютона. Большая часть институтов физического и естественно-научного профиля Академии наук СССР была эвакуирована в Казань. В этот город вместе с отцом, директором Физического института АН СССР Петром Леонидовичем Капицей, был эвакуирован и подросток Сережа Капица. В это же время в Казани часто бывал его дед – академик, механик, кораблестроитель Алексей Николаевич Крылов. Как раз в Казани Крылов написал свои знаменитые воспоминания. Выдающийся теоретик и практик кораблестроения и до сих пор остается личностью, внесшей уникальный вклад в русскую культуру – он автор единственного опубликованного до сих пор перевода на русский язык легендарного труда Ньютона «Математические начала натуральной философии».
Именно этот сюжет стал в основном предметом нашей беседы с Сергеем Петровичем. Я намеренно почти не редактировал его текст. Впрочем, цепкость ума и логика изложения были у него поразительные. Плюс замечательное чувство юмора и легкая ироничность… Как оказалось, это было последнее интервью замечательного ученого и просветителя.
Заместитель главного редактора «НГ» Андрей Ваганов
– Сергей Петрович, хотел вас спросить вот о чем. Мне недавно попалось высказывание, касающееся вашего деда, академика Алексея Николаевича Крылова, как первого переводчика на русский язык «Математических начал натуральной философии» Ньютона. Про него так сказали: может быть, это последний человек в России, который прочитал эту книгу в оригинале – на латыни! – от начала до конца. Мало того, он составил к этому переводу примечания, которые самоценны сами по себе…
– Да, он знал латынь и греческий, не говоря о трех (современных европейских. – «НГ-наука») языках.
– Вот-вот, в начале прошлого века еще можно было найти таких ученых. Сейчас это уж точно тяжело будет сделать. Но я вот к чему клоню. «Начала…» он перевел в 1914–1916 годах. В двух номерах сборника «Известия Николаевской морской академии» [1]. То есть почти через 230 лет после первой публикации (Лондон, 1687). Перевод Крылова до сих пор остается единственным переводом на русский язык «Начал…». Вот уже почти 100 лет. В чем тут дело? Изменилось отношение к научному наследию Ньютона? Или что-то еще?
– Я вам скажу вот что. Это мой собственный опыт, связанный с этим делом. Библиотека деда – около 20 тысяч томов, она хранилась в здании Академии наук (в Петербурге. – «НГ-наука») – в основном по судостроению, по морскому делу. Но у него был очень серьезный интерес к истории науки. В его библиотеке были, например, работы Эйлера, которые до сих пор издаются, и не могут справиться с этим делом Российская и Швейцарская академии наук…
– Почему не могут справиться?
– Потому что там – под 100 томов! Я не знаю подробностей этого дела, но основной корпус, кажется, издан по-немецки и на латыни. Но к нему еще нужны примечания и все такое прочее. Дед переводил Эйлера немножко [2].
А потом это его как-то увлекло. Началась война, Первая мировая. Он был против этой войны, он понимал все последствия этой войны очень четко. Это (работа над переводами классиков физической науки на русский язык. – «НГ-наука») был такой уход в сторону, как говорится. Поэтому он и написал этот замечательный, уникальный, по существу, в мировой литературе опыт. И он интересен, конечно, комментариями деда.
– Алексей Николаевич интересно описывает в своих воспоминаниях, как он переводил… «Я работал аккуратно, ежедневно по три часа утром и по три часа вечером. Сперва я переводил текст почти буквально и к каждому выводу тотчас писал комментарий; затем, после того как заканчивался отдел, я выправлял перевод так, чтобы смысл сохранял точное соответствие латинскому подлиннику, и вместе с тем мною соблюдались чистота и правильность русского языка; после этого я переписывал все начисто, вставлял в свое место комментарий и подготовлял к набору».
– Да, он был систематический человек. Для меня он стал такой живой фигурой, когда мы жили вместе в Казани (во время эвакуации в 1941–1944 годах. – «НГ-наука»). Я тогда учился в школе в Казани. В вечерней школе. Кстати, вместе со мной учился Абрикосов [3], один из учеников Ландау, хотя мы тогда не были знакомы. Мы тогда за два года кончили четыре класса.
И дед тогда писал свои воспоминания. Он писал их от руки три месяца. И набирали прямо с рукописи, только исправляли со старой орфографии на новую.
– А он еще пользовался старой орфографией?
– У него была какая-то путаница новой и старой орфографии. Но это его не волновало, как говорится, это дело корректора. Эти воспоминания благодаря ходатайству Академии наук были изданы. Потом, по-моему, было 12 изданий этой книги. Этим занимался мой брат Андрей [4]. Последнее издание – наиболее полное, он так считает. Он сверял по рукописям. Там был ряд мест, как говорится, с ненормативной лексикой…
– Да уж, биографы пишут, что Алексей Николаевич мог крепкое словцо употребить…
– Он вполне владел этим репертуаром.
– Казань. 1943 год. Самый напряженный, решающий, можно сказать, период войны. И вдруг вся страна – научное сообщество во всяком случае – «широко и с большим единодушием», как тогда писали, празднует 300-летие со дня рождения Исаака Ньютона. Даже в вашей автобиографической книге «Мои воспоминания» (Москва, 2008) вы отмечаете, что ходили в Казани на юбилейную ньютоновскую сессию Академии наук СССР и Казанского государственного университета. Что это было: действительно всплеск ньютоновского энтузиазма?
– Во-первых, это был жест в сторону Англии. Она была нашим союзником, и такая примитивная политизация этого дела (ньютоновских торжеств. – «НГ-наука») присутствовала. Но, с другой стороны, все как-то с удовольствием занимались этим делом просто потому, что это была какая-то отдушина от всяких чисто военных задач. От того положения, в котором наука была. Это была такая своеобразная реакция на ту ситуацию.
Сейчас же тоже – огромное количество воспоминаний ученых, других книг, которые при нормальном режиме развития науки никогда не издавались бы.
А я ходил туда (на заседания ньютоновской сессии. – «НГ-наука») потому, что мне было интересно. И дед, конечно, тогда занимал ведущие положение как знаток Ньютона мирового класса.
– Их два было в СССР, таких признанных экспертов по научному творчеству Ньютона: ваш дед и Сергей Иванович Вавилов…
– Сергей Иванович Вавилов занимался переводом «Оптики» Ньютона [5]. Он книжку хорошую написал [6]. И она прекрасно была издана. Это была такая своеобразная реакция на ту ситуацию, которая существовала в стране.
– Знаете, что меня поразило? Оказывается, Академия наук СССР связывалась с Лондонским королевским обществом на предмет того, чтобы они прислали книги с иконографией Ньютона. И это, повторяю, в тяжелейший период войны, когда решалась, по сути, судьба страны…
– Был человек – я забыл его фамилию – в окружении отца, которого командировали в осажденный Ленинград, чтобы он вывез оттуда соответствующие материалы (к ньютоновским торжествам. – «НГ-наука»). И он с риском для жизни проник сначала в Ленинград, а потом вывез оттуда те материалы, за которыми его послали [7].
Иконография Ньютона очень обширна. Там было 37 портретов сделано! И самое любопытное, что сделалось с иконографией Гука. Роберт Гук был современником Ньютона, одним из основателей Королевского общества. Заклятый друг! Дело в том, что Ньютон опирался на данные Гука и никак не хотел признавать этого. Вот эта фраза, что Ньютон написал (в письме к Роберту Гуку от 15 февраля 1676 года. – «НГ-наука»): «Если мой взгляд проникал дальше, чем взгляды других, то это потому, что я стоял на плечах гигантов…» Гук был горбун. То есть фраза – «я стоял на плечах гигантов» – это такое жесткое академическое издевательство.
А результатом было следующее. Ньютон после смерти Гука сжег все его портреты. Это эпизод про Ньютона, конечно. С другой стороны, есть эпизод про Гука. И когда я готовил эту книгу, то столкнулся с тем, что нигде не могу найти портреты Гука. Тогда я написал письмо в Королевское общество, не зная истинного положения дела. И мне ответили, что все портреты Гука были уничтожены Ньютоном после кончины из-за ненависти к нему. Поэтому портретов Гука не существует. Были попытки воссоздать по описаниям…
Похоже на историю, которая у меня была с портретами Эйнштейна.
В Германии есть знаменитый Немецкий политехнический музей в Мюнхене. По этому образцу был создан наш Политехнический музей в Москве. Мюнхенский Политех был построен в конце XIX века. И это была такая пропаганда превосходства немецкой нации. Закону Ома был посвящен целый зал. Был директор Мюллер, который говорил, что каждый немецкий мальчик должен посетить Немецкий музей. И эта директива исполнялась.
Я обратился к ним за фотографиями для этой книги («Жизнь науки». – «НГ-наука»). Я отобрал необходимые мне фотографии и нашел только две какие-то жалкие фотографии Эйнштейна. Хотя там на каждого ученого был очень обширный, дотошный, прекрасно сделанный архив с негативами и прочее. Все это было осуществлено на высшем немецком уровне. Я спросил смотрителя: «Почему у вас нет фотографий Эйнштейна?» «Ну, вы понимаете, были обстоятельства», – ответил он.
– Сергей Петрович, и все-таки: второго русского перевода «Математических начал натуральной философии» не существует до сих пор. Как вы считаете, может быть, он действительно уже и не нужен?
– Во-первых, перевод деда сам по себе очень интересен как качественный перевод и благодаря его комментариям. Это существенный момент.
За эти 100 лет были некоторые попытки сделать еще один перевод «Начал…». Но сейчас история науки – это я четко могу сказать, вот эта книга, «Жизнь науки», основана на этом, – корпус великих книг не интересны. Коперник полжизни трудился, чтобы доказать вращение Земли, написал книгу на эту тему. Сейчас – это две-три строчки в учебнике. Но это осталось навсегда. Понимаете… И в отличие от истории и литературы вы можете оторваться от первоисточника. И поэтому никто всерьез не изучает (научные. – «НГ-наука») первоисточники. Старые журналы, старые издания – они имеют такой сентиментальный интерес.
– Но почему же только ваш дед собрался с силами и перевел этот капитальный труд? Не было ли тут элемента конкуренции, может быть, даже научной зависти? Скажем, современник вашего деда – математик, историк математики Дмитрий Мордухай-Болтовской перевел тоже очень объемную и непростую книгу сочинений Ньютона – «Математические работы»…
– Этого я не знал даже!
– Да-да. Издание вышло в 1937 году [9]. Тоже перевод с латинского языка. Мордухай-Болтовской сверял некоторые места с французскими изданиями трудов Ньютона. Нет ли тут некоей ревности, если угодно: Ньютон – мой, и, пожалуйста, не трогайте его!
– Не думаю. Во-первых, математика и физика уже тогда разделились. А потом деда интересовали все-таки основы механики и основы того, что сделал Ньютон. Он показал, что, по существу, Ньютон пользовался анализом математическим, но выражал все через геометрический язык.
– Действительно, когда начинаешь рассматривать первое издание русского перевода «Начал…», поражает огромное количество чертежей в тексте и вклеек-гармошек с чертежами. Ну, ладно, Ньютон это начертил. Но поразительно то, с какой тщательностью ваш дед повторил эти рисунки! Я не представляю, сколько это нужно было терпения иметь, это такая ювелирная работа…
– Ну вот, это такая была культура. И потом я думаю, эта атмосфера войны – он был противником, повторю, этой войны; но, с другой стороны, он служил стране, был главным экспертом по судостроению…
– Были сообщения, что накануне Первой мировой войны одесское издательство «Матезис» планировало выпустить «Начала…» в переводе некоего Чакалова. Но перевод где-то затерялся в военном хаосе.
– Да, он переводил Ньютона. И, кажется, даже была какая-то склока: он говорил, что перевод Крылова неточен… Но, как говорится, после драки кулаками не машут. Такие страсти всегда появляются. Дед был тяжеловесом в этом плане, и с ним спорить было довольно безнадежно. Потом его избрали в академики. Так что у него были и высшие генеральские чины, и положение как идеолога флота, идеолога Военно-морской академии. Он, кстати, вначале был начальником академии при советском правительстве. Несколько лет.
Там есть очень любопытный эпизод. Был такой случай.
В 1938 году дед преподавал в училище Дзержинского. Ну, это, по существу, была Военно-морская академия, которая выпускала высший командный состав флота. Он там курировал лучших офицеров. Перед войной, в 1938–1939 годах, эту академию кончили три молодых парня, которых курировал дед. Один из них в будущем стал известен как адмирал Фомин. И в тот день и час, как тот кончил Высшее военное командное училище, дед ему сказал: «Моментально покидайте этот город. Пока вы были в академии, мы вас могли прикрыть. Сейчас это вопрос часов. У вас есть назначение на Дальний Восток – отправляйтесь туда по вашему распределению на Тихоокеанский флот». Он последовал этому совету и вместе с женой и маленькой дочкой отправился во Владивосток, где началась его блистательная карьера.
Позднее он был отозван в Москву и возглавил отдел управления флотом при Горшкове. А Горшков, в свою очередь, был как раз преемником деда на этом посту.
Но самое любопытное произошло в 1950–1951 годах, когда Сахаров изобрел, по сути, бомбу неограниченной мощности. Атомную бомбу можно взрывать в атмосфере – атмосфера передает силу взрыва. Но при взрыве водородной бомбы атмосфера уже неспособна согласовать импедансы передачи энергии через ударную волну. Надо взрывать ее в среде в тысячу раз плотнее. Это вода. Возникла идея взрывать этот заряд, исчисляемый многими гигатоннами, под водой и вызывать приливную волну-цунами.
Тут есть несколько сценариев. Вы взрываете ее, предположим, между Лондоном и Гамбургом – и смываете весь север Европы, волна доходит там до Гейдельберга, смывая все в низине по Рейнской долине. Вы взрываете такую бомбу на Черном море – и смываете все от Киева до Константинополя, не говоря о Болгарии и Румынии. Взрываете такую бомбу между Бостоном и Нью-Йорком – и мало что остается от Восточного побережья Соединенных Штатов.
И с такими идеями он, Сахаров, пришел к руководству Военно-морского флота. Сам, нарушив субординацию в атомном ведомстве. И первым, кому он рассказал об этой идее – ужасно секретной тогда, – был адмирал Фомин, который сказал ему, что задача Военно-морского флота – устанавливать наше присутствие на дальних рубежах нашей Родины, устанавливать наше присутствие в Мировом океане как великой державы, но не смывать с планеты города и государства. Поэтому он возражает против такого использования данного оружия.
Была длительная закрытая дискуссия по этому поводу. Силы разделились, но в конечном итоге возобладала точка зрения адмирала. Дочка адмирала, Жанна Петровна Фомина, закончила Высшую партшколу и была направлена на телевидение. Она, по существу, сделала знаменитые передачи: «Клуб кинопутешествий», «В мире животных», в том числе и мою передачу («Очевидное – невероятное». – «НГ-наука»). Я, по существу, ее крестник. Потом она была нашим представителем в Европейской организации радиовещания в Праге. Она мне подтвердила эти истории о том, что у моего отца были тогда крупные трения. Все было, конечно, непублично.
Вот такая история. Вот так пересеклись пути, можно сказать, Сахарова, Фомина и Крылова. По-видимому, дед научил адмирала не только чисто военным вещам, но и крупно, стратегически мыслить…
Пути истории неисповедимы. Какие вещи выскакивают – трудно сказать…
– Вы же знаете эту теорию – математически, кстати, недавно доказанную! – что через пять рукопожатий каждый человек знаком с каждым. Так что я говорю с вами, а получается, что через пять рукопожатий поговорил с Ньютоном!
Примечания:
[1] Ис. Ньютон. Математические начала натуральной философии// Известия Николаевской морской академии. Выпуск IV. – Петроград, 1915. – С. 1–276. Редактор ординарный профессор, генерал-лейтенант Ю.Шокальский. Перевод с латинского с пояснениями и примечаниями флота генерал-лейтенанта А.Н.Крылова, заслуженного профессора академии. Чертежи: листы с 1 по 23-й// Известия Николаевской морской академии. Выпуск V. Петроград, 1916. – С. 1–344. (сквозная нумерация томов. Выпуск V: с. 277–592). Редактор ординарный профессор, генерал-лейтенант Ю.Шокальский. Перевод с латинского с пояснениями и примечаниями флота генерала А.Н.Крылова, заслуженного профессора академии, ординарного академика Императорской академии наук. Чертежи: листы с 24 по 38-й.
[2] Перевод с дополнениями сочинения Эйлера «Новая теория движения Луны».
[3] Алексей Алексеевич Абрикосов (род. 1928) – советский и американский физик, с 1999 года гражданин США, лауреат Нобелевский премии по физике (2003), академик РАН.
[4] Андрей Петрович Капица (1931–2011) – знаменитый географ, член-корреспондент РАН; один из авторов крупнейшего в ХХ веке географического открытия – антарктического подледного озера Восток.
[5] Сэр Исаак Ньютон. Оптика, или Трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света/ Перевод с 3-го англ. изд. 1721 г. и примечания С.И.Вавилова. – М.; Л.: Госиздат, 1927. – 373 с. – («Классики естествознания», книга семнадцатая).
[6] С.И.Вавилов. Исаак Ньютон/ М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1943.
[7] Из блокадного Ленинграда через линию фронта транспортировались ценные издания для выставки, посвященной 300-летию со дня рождения Исаака Ньютона: осенью 1942 года в Москву эти книги сопровождали ученый секретарь Библиотеки АН СССР К.И.Шафрановский и сотрудник библиотеки Э.П.Файдель. Кстати, в предисловии к книге «Исаак Ньютон» (1943) Сергей Вавилов отмечает: «Настоящая книга могла осуществиться только благодаря помощи М.И.Радовского, доставившего мне для работы необходимые книги из Ленинграда, Москвы и других мест. В наше сложное время это граничит с подвигом». Возможно, С.П.Капица имеет в виду кого-то из этих людей.
[8] Жизнь науки. Антология вступлений к классикам естествознания/ Сост. и автор биографических очерков профессор С.П.Капица. – М.: Наука, 1973. – 599 с. («Классики науки»).
[9] Исаак Ньютон. Математические работы/ Перевод с латинского. Вводная статья и комментарии Д.Д.Мордухай-Болтовского. ОНТИ НКТП СССР. – М.; Л., 1937. – 452 с. – («Классики естествознания»).
