Описание походов

[glavkos]

Красный Корсар Тихого океана

Подводная лодка Тихоокеанского флота С-53 оказалась в неподходящее время в неподходящем месте. В конце ноября 1941 г., совершая переход с Тихоокеанского на Северный флот, она вместе с сопровождающим транспортом «Николай Гоголь» вошла в Манильскую бухту и отшвартовалась в гавани Кавите. За три дня до этого во время шторма у «Гоголя» под ударами волн разошлись листы кормовой обшивки и затопило коридор гребного вала. Пароходу требовалось докование перед следующим переходом к берегам Австралии.

С-53 была первой из новейших лодок ТОФ. Ее с систершипами (С-54, С-55 и С-56) поотсечно перевезли из Ленинграда в Комсомольск на Амуре, собрали и спустили на воду с началом навигации 1941 г. Командиром лодки был назначен капитан 3-го ранга Константин Строгов, изрядно гордившийся своим грозным кораблем. Впрочем, грозной «эска» была пока что только в оперативных планах штаба флота. Экипажу еще предстояло научиться управлять лодкой так, чтобы она могла нанести противнику хоть какой-то ущерб. Да и противника пока не было видно. С самого 22 июня на ТОФ ждали начала японской агрессии, боевую подготовку гнали бешеными темпами…и вот нате, ничего не произошло. К октябрю Строгов, с одной стороны, устал от ожидания, с другой – испытывал облегчение. Перечень недоработок завода уже сократился с майских 14 листов до трех, но все равно оставался внушительным. Не хватало запчастей, соляра, учебных боеприпасов, а главное – опытных подводников, которые могли бы натаскать новобранцев. А первогодки, между прочим, составляли у Строгова 40% экипажа. К осени лодка, разумеется, не смогла выйти в первую линию, но этого от нее и не ожидали. Первую и вторую курсовые задачи экипаж сдал с оценкой «хорошо» - и то хлеб. На лодке все, а особенно командир БЧ-5, как манны небесной ждали завершения навигации и постановки в текущий ремонт.

Поэтому полученный 5 октября приказ грянул на темечко командиру особенно тяжело. В штабе Константину Борисовичу доступно разъяснили, что Северный флот СССР с началом поставок по ленд-лизу приобретает особое значение и нуждается в усилении. В связи с этим ТОФ должен отправить туда лучшие корабли, каковыми среди подлодок являются «эски». Но, поскольку условно боеготовой может считаться только С-53, лодки пойдут на Север поочередно по мере завершения подготовки. В связи с этим ему, Строгову, надлежит срочно подготовить лодку к длительному океанскому плаванию, соблюдая при этом все мыслимые меры секретности. Впрочем, его комиссар получит на этот счет особые указания в политотделе флота. Переход планируется вокруг мыса Доброй Надежды с заходом в ограниченное число портов, в основном принадлежащих Великобритании. Навигационное и техническое обеспечение на переходе будет осуществлять пароход «Николай Гоголь» и лично его командир с изумительно подходящей фамилией Яновский, прошу любить и жаловать.

В общем, это называлось «попал по козырек фуражки». У Строгова хватило ума воздержаться от вопроса «А почему я?!», взять под этот самый козырек и строевым шагом отправиться выполнять. В результате 27 октября ночью С-53 незаметно для всех выскользнула из бухты Золотой рог, встретилась в заданном квадрате с «Гоголем» и пошла себе наматывать океанские мили на гребные валы.



C-53 и "Николай Гоголь" во Владивостоке осенью 1941 г.

Шли осторожно, опасаясь собственной тени – так хорошо Строгову и Яновскому промыли мозги насчет обеспечения скрытности переброски боевых кораблей. Заметив на горизонте очередное неизвестное судно, с «Гоголя» давали отмашку флажками и «эска» немедленно погружалась под перископ. Определенный резон в этом был, т.к. в 41-м году в океане сохранялась опасность действия немецких рейдеров, замаскированных под грузовые суда. Поэтому Строгов держал всех встречных на прицеле торпедных аппаратов до тех пор, пока не выяснялась их национальная принадлежность и мирные намерения. Заодно экипаж лодки получал возможность для выполнения учебной торпедной атаки, очень удобно. Впрочем, за время перехода до Манилы Строгов успел раз тридцать условно атаковать и «Гоголь» - скуки ради.

Не надо думать, что на переходе царила тишь, гладь да божья благодать. На «эске» постоянно что-то ломалось, хотя под актом о готовности к переходу красовалась личная подпись главного инженера Комсомольского судостроительного завода. Строгов опасался, что после предъявления в штабе Северного флота постоянно толстеющей пачки составляемых бэ-че пятым рекламаций главному инженеру (в общем-то, неплохому мужику, тоже задавленному объективными обстоятельствами) придется совсем туго, вплоть до 58-й. К счастью, на «Гоголь» нагрузили столько запчастей для лодок всех типов, сколько ТОФ смог оторвать от себя для северного собрата. Поэтому с текущим ремонтом проблем не возникало. Тот же «Гоголь» скрывал в своих объемистых трюмах и менее безобидное «железо» - второй боекомплект для С-53 на случай, если загруженные на лодку торпеды и снаряды придут в негодность под воздействием тропического климата. Если учесть, что на «Гоголе» в поход вышли еще и семьи экипажа «эски», включая совсем молоденькую Надю Строгову, то Борис Тимофеевич Яновский мог с полным основанием сравнивать себя с Ноем. Благо, и возраст позволял – капитану «Гоголя» было уже под 60 и он смотрел на Строгова как на порученного его присмотру мальчишку. Не зря же именно он, а не кап-три был назначен старшим на переходе!
В общем, если не считать упомянутого шторма, все шло относительно неплохо, но заход в Манилу спутал все планы. Ремонт был по радио согласован со штабом ТОФ. Неизвестно, какой интенсивность радиообмен потребовался СССР, чтобы согласовать заход своего боевого корабля в порт США, но, по крайней мере, с Коррехидора «Гоголь» и «эску» не обстреляли. Но и не стали засыпать причал розами – сразу же выяснилось, что на быструю постановку в док рассчитывать не стоит. Корабли азиатского флота США, которым в ту пору командовал адмирал Томас Харт, спешно готовились к осложнениям с Японией, и график докования был предельно уплотнен аж до февраля месяца. Стоять – стойте, получать воду и провизию тоже можно (если заплатите или советский военно-морской атташе из Вашингтона гарантирует оплату), а что до ремонта – обходитесь своими силами.

Строгов, Яновский и комиссар С-53 Анатолий Сергеевич Чертков с 1-го по 7-е декабря, как на службу, ходили в штаб адмирала Харта. Их угощали кофе, предлагали обождать в кондиционированных приемных (вот чего Строгову на лодке не хватало, так это кондиционера!), вежливо выслушивали в столь же кондиционированных кабинетах, но дело не продвигалось ни на дюйм. Ситуация усугублялась тем, что английский язык хорошо знал только Яновский, Строгов понимал в рамках командирского минимума, а Чертков не понимал вообще. Переводчиков на русский у Харта, понятно, не было.

В конце концов, Яновский и Строгов договорились идти дальше без ремонта, ограничившись заливкой поврежденных мест цементом и откачкой воды. С этим решением вся троица и пришла 7-го декабря к самому Харту, но тут выяснилось, что адмиралу уже не до них. Совсем и навсегда. Через несколько часов в Маниле впервые была объявлена воздушная тревога.
Первым побуждением наших моряков было немедленно собрать команду (а чего там и собирать-то, дальше отведенных американцами бараков рядом с пирсом и ходить было некуда, эм-пи стерегла «красных» денно и нощно), дать ход и лечь курсом на створ выходных маяков. Ведь очевидно, что японцы не станут особо разбирать, кого бомбят. Как сказал Яновский, целиться будут не по флагу, а по миделю. Однако, получить разрешение на выход оказалось не так-то просто. Сперва требовалось дождаться траления фарватера от гипотетических японских мин, потом, наоборот, пока будут поставлены и нанесены на карты американские минные поля, потенциально опасные для выходящих кораблей. И лишь в ночь на 10 декабря было получено «добро» на выход из Манилы…куда?

А на кудыкину гору. Потому что внятного ответа из штаба ТОФ о направлении следования Яновский так и не получил, зато прежний маршрут успели отменить. Поэтому 10.12.1941 г. в 6⁰⁰ С-53 вышла из базы Кавите с приказом ожидать дальнейших указаний в районе к юго-западу от Манильской бухты. «Гоголь» пока продолжал оставаться в базе, продолжая собственными силами чинить течь. В тот же день крейсирующая в открытом море подлодка получила радиограмму от Яновского с красочным описанием сильнейшего налета японской авиации. У Строгова, пока читал, зашлось сердце, но Борис Тимофеевич особо отметил, что «Гоголь» не пострадал и все находящиеся на его борту живы и здоровы. Тем не менее, он перевел экипаж и пассажиров с берега на борт и держит машину в двухчасовой готовности к выходу.

Потянулось ожидание. Лодка на малом ходу утюжила тропические воды, экипаж стоял по боевому расписанию готовности №2. Радист ловил отрывочные передачи и с помощью командира кое-как их переводил. Получалось, что японцы бьют американцев и англичан в хвост и в гриву, что только усиливало в Строгове желание убраться куда подальше от разыгравшихся баталий.

12 декабря, наконец-то, Яновский передал, что выходит и назначил координаты рандеву. Переговоры велись советским кодом, но для всякого опасения Строгов привел С-53 в заданный район за три часа до встречи, которые и провел на перископной глубине в поисках возможной опасности. Ничего не нашел, за исключением подтверждения того прискорбного факта, что советская шумопеленгаторная аппаратура в тропических водах не слышит ровным счетом ничего дальше пары кабельтовых. Во всяком случае, акустик докладывал «Горизонт чист» даже тогда, когда «Гоголь» давно вписался в призмы перископа.

Первое, что увидел Строгов, поднявшись на палубу парохода, это был пулемет «Брауниг» калибра 0,5 дюйма, установленный на баке для стрельбы по воздушным целям. Второе – Наденька, с вымученной улыбкой застывшая у спардечного трапа среди других моряцких жен. Но уже через несколько минут слова Яновского выбили из него всю душевную теплоту. Похоже, Борис Тимофеевич тоже чувствовал себя неуютно – он сидел в кают-компании, положив на стол стиснутые кулачищи и свирепо сопел трубкой. Перед Яновским лежали принятые по радио непостижимые приказы командования ТОФ. В соответствии с ними, «Гоголю» следовало идти в Сурабаю на Яве и там ожидать указаний о дальнейшем маршруте. А вот С-53 предписывалось поступить во временное подчинение к адмиралу Харту и начать боевые действия против японского флота, но так, чтобы японцы ни за что не узнали, кто их атакует. К этому приказу добавились свежеотпечатанные распоряжения штаба Азиатского флота, предписывающие С-53 продолжать патрулирование на юго-западных подступах к Маниле до особых распоряжений. Впрочем, американский приказ выгодно отличался от отечественного тем, что к нему прилагался комплект карт Филиппинского архипелага, таблицы кодов и т.п.

Все это безумие могло иметь одно-единственное объяснение: долгожданное нападение Японии на СССР стало свершившимся фактом. Родная страна получила от самураев предательский удар в спину как раз тогда, когда напрягла все силы для защиты Москвы (про начало контрнаступления наши моряки еще не знали). А раз так, то… «что ж, друзья, коль наш черед, да будет стать крепка», хотя эта песня еще и не написана. В конце концов, ведь шли тоже на войну, а не на парад. Вот только женщины… Их бы побыстрее отправить в Союз, а там можно и развернуться во всю ширь.

В общем, «Гоголь» ушел, а лодка осталась. До 22 декабря она утюжила позицию, не видя на горизонте ни единого дымка. На борту царила скука, кое-как приглушенная домино и граммофоном. По прихоти радиоэфира практически каждый день удавалось поймать сводки Совинформбюро, передаваемый Владивостоком. Удивительное дело, но в них не было ни слова про войну с Японией! Комиссар Чертков, который уже начал беседы с командой на тему «Напомним самураям про Хасан и Халхин-Гол», сменил галс: мучаясь сомнениями (политотдел флота ох как далеко!), выискивал в памяти отрывочные сведения про русско-японскую войну и превращал их в сентенции про справедливое возмездие и неотомщенную память простых русских моряков. Зато сообщения о первых победах Красной Армии под Москвой обсуждались командой с блаженными улыбками на заросших, перепачканных тавотом физиономиях.

Комиссарские сомнения только усиливали капитанские. Через несколько дней Строгов не мог смотреть на Черткова без зубной боли, хотя комиссар был совершенно ни в чем не виноват, службу свою исполнял и команда его если и не любила, то относилась без враждебности. Проблема заключалась в самом Строгове, который не знал, на что решиться. А не знал потому, что вообще ничего не знал и не понимал, но должен был ежеминутно демонстрировать, что все знает и делает именно так, как и надо. До него доходило, что С-53 стала пешкой в какой-то крупной игре между СССР и США, но смысл игры терялся в темноте тропических ночей. Настроение портилось еще и отсутствием связи с «Гоголем» - последняя радиограмма была получена от Яновского 16 числа, и с тех пор ни единого тире.

Во всяком случае, одно для себя Константин решил твердо: если Япония не напала на его Родину, он не станет зазря рисковать лодкой и экипажем, помогая одним империалистам против других. Поэтому когда 22 декабря в 5⁴³ вахта доложила, что на горизонте обнаружен корабль, а через минуту еще один, Строгов не проявил особого служебного рвения. Он лишь порадовался, что представился случай взбодрить изнемогавшую от жары и неизвестности команду. И строгим голосом объявил боевую тревогу.

Повернули на цель. В 5⁵³ погрузились под перископ и начали маневрирование для сближения с целью. То ли маневрировал Строгов не слишком энергично, то ли цель изменила курс, но к 6³⁰ стало ясно, что цель не догнать и даже не идентифицировать. Было только понятно, что корабли небольшие. Поэтому легли на курс уклонения и к 7³⁰ всплыла вне видимости цели. По-видимому, лодка повстречала один из маленьких конвоев, увозивших из Манилы американцев, но об эвакуации офицеры С-53 еще ничего не знали. Узнали только в 2300, когда получили из Манилы приказ эту самую эвакуацию прикрывать.

Прикрывать было не от кого – в поле зрения сигнальщиков С-53 японские корабли не показывались. Только радио продолжало «радовать»: 24 декабря приняли знаменитый приказ Макартура о сдаче Манилы. Рискнули вызвать «Гоголь», но безуспешно.

25 декабря Строгов понял, что никаких приказов о смене позиции он больше не получит. Собрали совет офицеров и, погадав на кофейной гуще, решили без разрешения идти в Сурабаю через моря Сулу и Целебесское. Американские карты, надо сказать, сильно пригодились, поскольку на них был хорошо изображен сложный лабиринт здешних островов и островков.

На переходе держали 8-миузловой ход ради экономии горючего. Утром 26 декабря к востоку от берегов о. Миндоро обнаружили судно, идущее из моря Сулу. Пробили тревогу, погрузились. В 6⁴⁵ судно было опознано как японский танкер водоизмещением около 5 тыс. т. Строгов подозвал к себе Черткова, дал взглянуть в перископ на супостата и напрямую спросил, согласен ли комиссар с его решением атаковать. От сомнений Строгова в этот момент не осталось и следа – вырвавшись из тенет формального подчинения американским штабистам, он руководствовался инстинктом хищника, увидевшего жирную добычу. Чертков не возразил, заявив только, что приказ штаба требует соблюдать скрытность и не допустить обнаружения и опознания подлодки.

«Скрытность – это и без того главное правило действий подводных лодок», отчеканил Строгов и снова прилип к перископу. Картина в окуляре его не вдохновляла – пока судили да рядили, приблизились к танкеру менее чем на полмили и дистанция продолжала сокращаться. Как следствие, пеленг на цель менялся довольно быстро и Строгову пришлось готовить данные для стрельбы «в темпе ошпаренной кошки». Двухторпедный залп произвели с дистанции менее 500 м. Тут-то спешка и сказалась – одна торпеда позорно прошла за кормой танкера, а вторая попала, но не взорвалась. Звонкий удар металла в металл услышал не только акустик (а вот танкера он не слышал!), но и весь экипаж. Даже через запертые переборочные люки Строгов почуял в кормовых отсеках какой-то гомон и, не поворачиваясь, прорычал: «Комиссару убыть в корму для наведения сознательности». Через пять минут Чертков вернулся и одышливо сообщил, что «первогодки всполошились, подумали, лодку таранят. Но старшины их сами того …э…одернули». Тем не менее, цель ушла. Все-таки боевая атака, как со всей очевидностью понял Строгов, сильно отличается от учебной.

28 декабря прошли проливы, соединяющие море Сулу с Целебесским. Ранним утром 30-го вошли в Макасарский пролив. Новый год встречали у южного выхода из пролива, в журнале записали, что «настроение команды преимущественно бодрое». Утром 1 января встретили голландский танкер, экипаж которого долго с недоумением пялился на флаг советских ВМФ.
Наконец, 2 февраля подошли к Сурабае. Голландцы исправно несли сторожевую службу и С-53 два часа дрейфовала под прицелом пушек мобилизованного буксира, пока из штаба ABDA (что это за зверь, нашим морякам еще только предстояло узнать) не пришло разрешение на вход в порт. Но вскоре экипаж «эски» был с лихвой вознагражден за свои мытарства зрелищем преспокойно стоявшего у причала «Гоголя», встретившего лодку раскатистым басом гудка.

(Продолжение следует)