Строгов не помнил, чтобы его экипаж уходил в поход с таким энтузиазмом. Никому не требовались «накачки», все делалось быстро, четко и толково. Конечно, можно сказать, что впервые с начала невероятного океанского странствия команда сумела хоть недолго, но нормально отдохнуть. Американцы выделили ей на берегу красивой бухты то, что сами называли «бараки», а если по-советски, то одноэтажные деревянные общежития. В комнатах жили по 3-4 матроса или по 2 офицера, а старшим офицерам полагались одноместные «апартаменты». Здесь же квартировал экипаж «Гоголя». У американцев все было просто - если корабль поставлен в док, то и занимаются им исключительно доковые рабочие, а помощь экипажа (в лучших советских традициях) не требуется. Экипажу «эски», правда, приходилось самим готовить лодку к новому походу, но ребята с «Гоголя» всегда были готовы предложить свои услуги, да и с верфи время от времени присылали квалифицированных специалистов. Живи и радуйся.

Недолго, конечно. Выход наметили на 30 апреля, т.е. на весь отдых пришлось меньше трех недель. Но Строгов с тех пор, как стал командиром С-53, еще ни разу не проводил с Наденькой столько времени подряд и почти уже стал понимать, что такое семейное счастье. Надежде очень понравилась жизнь в «бараке» на берегу живописнейшей бухты. Когда муж был на службе (в пределах прямой видимости – лодка стояла у наскоро сколоченного деревянного причала), Надя гуляла босиком по пляжу, подбирала с чистейшего песка забавные раковины и несколько высокомерно думала, что ни одна из ее подруг по Владивостоку не была (и не побывает!) в столь красивых и интересных местах.
Между тем, у американцев на Строгова были свои планы, причем такие, которые ему понравились. С-53 надлежало совершить грандиозный переход из Австралии в Датч-Харбор на Алеутских островах, где спешно создавалась бригада американских ПЛ. Формально лодке надлежало войти в состав этой бригады, на деле – подчиняться специальному представителю штаба ТОФ, который уже вылетел в Датч-Харбор. В общем, речь наконец-то шла о возвращении к родным берегам. Ну, почти. И не сразу. Сначала требовалось выполнить еще одно боевое патрулирование, на сей раз в Яванском море.

Театр будущих действий Строгову не приглянулся – весь район патрулирования приходился на мелководье, средние глубины едва достигали 25 м. Если в таком месте прищучат противолодочники – не уйти. Но «на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Тем более, что американцы заверяли, будто патрулирование в Яванском море будет не долгим и лодку вскоре перебросят в более интересные и добычливые районы. У американцев явно назревало крупное столкновение с главными силами японского флота, и быстрый маневр силами был вполне вероятен.

Несмотря на секретность, через три дня после совещания в штабе каждый матрос на лодке знал, что «идем домой». Строгову пришлось созвать митинг, на котором Чертков толково разъяснил ситуацию. Восторги слегка поутихли, но перспектива похода почти что к Камчатке все равно грела. Вот в таком настроении 30 апреля 1942 г С-53 и вышла в свой 4-й поход. «Гоголь» должен был уйти к Алеутам не раньше, чем через неделю по самому безопасному маршруту – сначала вокруг Австралии в Брисбен, потом на Мидуэй и уж потом только в порт назначения.

8 мая «эска» в надводном положении нахально форсировала пролив между островами Бали и Ламбон, после чего в тот же день из маленького моря Бали прошла в Яванское море. В это же день приняли сообщения о крупном столкновении авианосных сил Японии и США в Коралловом море. Из них было не совсем понятно, кто победил, но что США не были снова позорно разбиты – уже радовало. 11 мая добрались до мелководного района патрулирования. Под килем намерили 50 м, а дальше будет еще хуже. 12 мая на горизонте были замечены несколько судов. После короткой погони выяснилось, что перед «эской» небольшой караван - 3 штуки – крупных джонок, каждая тонн на 80. На мостике развернулась оживленная дискуссия на тему необходимости атаки. «За» выступали старпом и командир артиллерийской БЧ, которых прельщала легкость добычи. «Против» был Чертков, который в экипажах утлых суденышек видел братьев по классу. Строгов, подумав, сказал «С голь-шмолью Красный флот не воюет» и приказал отвернуть.

13 мая поступил приказ перейти в среднюю часть Макасарского пролива, где глубины были вполне приличными. Но Строгова уже, как говорится, «затянуло». Формально исполняя приказ о смене района патрулирования, он приказал взять курс на юг, к Черибо (Киберону) на яванском побережье. Замысел был прост – с одной стороны, японцы оккупировали Яву и в ее портах могут стоять их суда. С другой – они это сделали недавно и вряд ли успели наладить полноценную ПЛО.

15 мая ранним утром лодка была атакована парой японских самолетов. При срочном погружении до дна оставалось метров 5 и все, кто об этом знал, покрылись холодным потом. Несмотря на то, что японские летчики могли доложить об идущей к югу лодке, Строгов распорядился курс не менять. Ночью на 16 число лодка подошла на 25 км к Черибо и легла в дрейф до рассвета. На рассвете погрузились и по счислению пошли к порту. Сыграли боевую тревогу, подготовили торпедные аппараты. В 830 Строгов четко разглядел в перископ линию причалов и 2 пришвартованных японских судна. Из-за того, что они стояли носами в море, атаковать было сложно. Тем не менее, Строгов нацелился на грузовоз в 3-4 тысячи тонн и с 5 кабельтовых выпустил 3 торпеды из носовых. Первая звонко ударила в корпус и не взорвалась. Две остальные сдетонировали, но в судно попала только одна. Вторая, судя по взлетевшим к небу бревнам, угодила в причал.
Немедленно выяснилось, что в подсчете кораблей противника Строгов ошибся на одну канонерскую лодку, которая из-за низкобортности и маскировочной окраски сливалась с берегом. На канонерке разглядели перископ и открыли по нему огонь из всех стволов. Пришлось срочно уходить, пока канлодка не дала ход и не зажала «эску» на мелководье глубинными бомбами.

Все же какой-то эффект был достигнут – крупный «японец» был поврежден, а может, и затонул у причала. Пора было убираться, и лодка, продержавшись на перископной глубине до вечера, с темнотой всплыла и пошла на юго-восток к Сурабае. Уже на следующий день, 17 мая, «эска» получила шанс одержать еще одну победу – радиоэфир принес координаты и курс конвоя. Лодка до вечера шла курсом перехвата, но то ли конвой сменил курс, то ли перевод радиограммы оказался неверным, а встреча не состоялась

С 18 до 21 мая С-53 безуспешно курсировала в море Флорес в поиске других конвоев. О том, что они должны здесь ходить, говорило само географическое расположение района на «перекрестке» нескольких морей и проливов. Но только 22 мая в 945 сигнальщики доложили о появлении на горизонте по пеленгу 355 одиночного судна.

Судно шло практически тем же курсом, что и С-53, поэтому Строгову пришлось несколько отвернуть и увеличить ход до полного, удерживая жертву по левому борту так, чтобы только-только видеть мачты. В 1100 лодка погрузилась и повернула налево 8 румбов на перехват. В 1117 Строгов четко опознал в перископ малое грузовое судно под японским флагом. Позиция для атаки была идеальной – торпеды могли попасть в борт судна под углом 90 градусов. Для верности Строгов приказал стрелять тремя торпедами. И все бы хорошо, да сполоховал командир. Напряжение атаки так сильно стиснуло Константину внутренности, что он, вместо того, чтобы по достижении целью пеленга 342 градусов отдать приказ «Товсь!», заорал «Пли!». То есть на целых 10 градусов раньше, чем следовало! В торпедном отсеке удивились – как это «пли» раньше «товсь»? – но приказ исполнили…

Через несколько минут Строгов в ярости треснул кулаком по рукояти перископа. Японец спешно увеличивал пары, впечатленный тремя пенными следами перед самым форштевнем. Строгов немедленно попытался исправить ситуацию – он приказал «Право на борт» и решил выпустить оставшуюся носовую торпеду на циркуляции с глазомерным расчетом угла упреждения. Разумеется, из этого ничего не вышло. Пеленг на цель менялся быстрее, чем разворачивалась лодка, поэтому торпеда была выпущена, едва вертикальная нить перекрестия коснулась носа судна – все равно бы сформировать упреждение не получилось. Торпеда прошла за кормой японца, только придав тому прыти. В центральном посту ждали команды на всплытие, чтобы потопить упорного противника артиллерией, но так и не дождались.
Сам Строгов потом так и не смог внятно объяснить, почему приказал опустить перископ и уходить. «Как лопнуло что-то внутри», - говорил он. Впрочем, честность Константина не покинула – в вахтенном журнале появилась запись «Атака не увенчалась успехом по вине командира, преждевременно отдавшего приказ на пуск торпед». Тяжело переживая, Строгов отдал приказ идти к северу, куда, собственно, его изначально и нацелили. 23 мая, уже в Макасарском проливе, в 1300 заметили судно, но это опять был караван джонок. А вот на следующий день началось интересное.

В 2 часа ночи 24 мая радист доложил о перехваченной радиограмме от крупного конвоя. Передача велась морзянкой, поэтому трудностей с расшифровкой цифр не возникло. Выходило, что конвой идет, по-видимому, из Сурабаи и как раз сейчас входит с юго-запада в Макасар. На руку «эске» был и малый ход конвоя – 5 узлов. Это означало, что в составе конвоя есть старые, тяжело нагруженные суда. Шанс взять реванш за позорное поражение от парохода-одиночки становился вполне реальным.

Строгов оживился и приказал рассчитать курс перехвата. БЧ-пятый получил приказ выжать из дизелей все возможное. Впрочем, многого от него не понадобилось – уже в 711 на горизонте в утренней дымке смутно проявились несколько судов. Хорошенько рассмотрев их в бинокль, Строгов отдал совершенно непонятное всем приказание – развернуться на 180 градусов и держать ход 5 узлов. Ему не понравился утренний полумрак и легкий туман, которые могли сильно осложнить атаку. Поэтому «эска» лидировала конвой до двух часов дня, и только потом развернулась, погрузилась и пошла навстречу.

По мере приближения к конвою у Строгова все больше и больше перехватывало дыхание. Он никогда раньше не встречал настоящий океанский конвой, и сейчас две четкие кильватерные колонны транспортов, вокруг которых шныряли несколько эсминцев, казались ему несокрушимой крепостью из другого мира. Для себя Константин решил, что не отступит не при каких обстоятельствах. Обстоятельства, кстати, складывались неважно. После двух предыдущих атак в носовых аппаратах оставалась только одна торпеда, поэтому приходилось надеяться только на кормовые. Все-таки две лучше одной.

«Эска» соблюдала все меры предосторожности. Строгов поднимал перископ только на несколько секунд, чтобы оглядеться, а потом снова «топил» его в волнах, но не опускал полностью. В качестве цели он выбрал крупный войсковой транспорт на 7-8 тысяч тонн. Лодка описала под водой сложную петлю, теперь она снова шла почти одним курсом с конвоем, несколько уклоняясь вправо. Торпедам предстояло столкнуться с целью под острым углом, но Строгов решил рискнуть в этом вопросе, чтобы свести маневрирование к минимуму. И не прогадал – в 1522 обе торпеды из кормовых аппаратов поразили цель с дистанции чуть больше мили.

Сразу после залпа лодка ушла на глубину 80 метров и пошла на восток в режиме бесшумного хода. Преследования не было – видимо, из-за большой дистанции залпа эсминцы не смогли засечь начало торпедного следа и даже не знали, откуда начать поиски. Для разнообразия акустика работала хорошо и конвой прослушивался до 1900. В 1915 «эска» всплыла и сторонний наблюдатель мог бы увидеть, как орущая толпа матросов тащит упирающегося командира на мостик. Но не для того, чтобы по пиратскому обычаю швырнуть за борт, а качать от радости под крики «Ура!».

Строгов решил вернуть лодку в центр отведенной ему позиции, надеясь еще на какую-нибудь поживу. И точно – в 622 прямо по курсу обнаружились корабли. Прикинув по карте, Строгов понял, что перед ним все тот же конвой, так и плетущийся со скоростью 5 узлов. Поэтому «эска», несмотря на потерянное на бесшумном ходу время, со своими экономическими 8 узлами сумела его догнать. Но атаковать из догоняющей позиции, имея торпеды только в кормовых аппаратах, было неразумно, и Строгов отказался от преследования.

26 мая «эска» получила приказ возвращаться. Командир принял решение идти не во Фримантл, а в Брисбен, хотя путь туда был куда сложнее в навигационном отношении. Но зато из Брисбена можно было без дальнейших проволочек выйти на Мидуэй. 28 мая уже в море Флорес в 1218 на горизонте был обнаружен одиночный корабль. Лодка погрузилось, а через 30 минут выяснилось, что перед ней одиночный эсминец, идущий противолодочным зигзагом. Более того, эсминец работал активным гидролокатором. Связываться с ним было безумием, поэтому С-53 уклонилась погружением на глубину 70 м и бесшумным ходом. Всплыли, для верности, только в 17 часов.

С утра 29 мая «эска» пошла зигзагом вдоль северного берега острова Флорес. 30 мая радиоперехват в 420 утра принес сообщение о крупном конвое, движущемся приблизительно в том же направлении, что и лодка, но находящемся на 100 км впереди нее. Дали самый полный ход и уже к полудню по левому борту заметили мачты многочисленных судов. Еще через некоторое время, удостоверившись, что лодка обогнала конвой, Строгов приказал развернуться на 180 градусов и идти конвою прямо в лоб. Это решение, похоже, оказалось не самым правильным: в 1412 был замечен первый корабль, оказавшийся головным эсминцем охранения. Лодка была обнаружена и загнана на глубину 60 метров. Строгов отрывался от погони энергичной сменой курсов и ходов, отказавшись на сей раз от тактики «уползания» бесшумным ходом. Акустик насчитал 3 серии бомб, всего 15-16 разрывов, легших достаточно далеко. 17-я бомба взорвалась близко, после чего гидроакустическая станция окончательно накрылась. Впрочем, и бомбежка на этом закончилась.

Всплыли ночью и продолжили переход в Брисбен. 1 июня шли вдоль живописного северного берега острова Тимор. 2 июня в корабельном журнале появилась многозначительная запись: «Запасы провизии и воды внушают опасения». На практике это означало, что вода в бортовых цистернах протухла, а из провизии оставались только трухлявые сухари и раздувшиеся банки с солониной. Таковы были последствия конструкторской непредусмотрительности по части «холодных» кладовых. Но деваться было некуда, возможностей пополнить запасы не представлялось
.
Со 2 по 6 июня, преодолевая тяжелую встречную зыбь, С-53 шла через Тиморское и Арафурское моря. Торговые суда, здесь, видимо не появлялись из-за мелководья и рифов. Глядя с мостика на безрадостную картину водяной толчеи от горизонта до горизонта, Строгов думал, а заходил ли сюда хоть один русский корабль? Не первыми ли они несут по этим водам наш флаг? Да, пусть пока андреевский, но ведь все-таки наш?

7 июня «эска» благополучно миновала печально знаменитый Торресов пролив, где сел на мель «Наутилус» капитана Немо. Не желая уподобиться легендарному индусу, Строгов заранее велел БЧ-пятому откачать за борт как можно больше водяного балласта, дабы уменьшить осадку лодки. Посчитав и покряхтев, «дед» выдал нужные цифры. Из них ясно следовало, что помимо морской, нужно откачать часть пресной воды, урезав паек до двух стаканов в сутки. Черткову пришлось как следует поработать языком, чтобы команда поняла необходимость драконовской меры. Уменьшение порций, впрочем, принесло даже некоторое облегчение – протухшую воду приходилось пить, зажимая пальцами нос. Какой-то умник из первогодков вспомнил, что так делали еще на кораблях Магеллана, но от этого никому не полегчало. Для освежения команды Строгов распорядился о ежедневном обливании забортной водой в неограниченном количестве, но вода была теплой и желающих нашлось немного. Пришлось Строгову, старпому и Черткову для примера неукоснительно обливаться самим.

8 июня корабельный врач поставил Строгова в известность, что провизия испортилась окончательно и он слагает с себя ответственность за здоровье команды. В ответ он получил от командира приказ побриться и делать это в дальнейшем ежедневно. 10 июня командир БЧ-5 сообщил, что соляра осталось 25%. Ответ был тот же самый. 15 июня в 4 утра лодка, наконец, пришла в Брисбен.

Американское командование в Брисбене весьма обрадовалось, ибо считало С-53 погибшей еще три недели назад. Возможно, непропорциональная радость от прихода лодки была вызвана тем, что ликование длилось уже 10 дней без перерыва по поводу победы при Мидуэе. Экипаж С-53 тоже принял в праздновании самое ревностное участие с предсказуемыми последствиями. Свежевыбритый «доктор сказал, покачав головой» много разных слов, в ответ на которые Строгов только мычал. В любом случае, здоровье экипажа не подверглось в Брисбене дальнейшей опасности, поскольку уже на следующий день, 16 июня, в 8 часов вечера С-53 вышла к тому самому Мидуэю. Вслед «Гоголю», который, как выяснилось, побывал в Брисбене неделю назад.

Потянулись будни очередного океанского перехода. Каждый оборот винтов приближал «эску» к родным берегам, но настроение несколько омрачалось тем, что японцы, оказывается, уже высадились на Алеутских островах (ишь, прыткие какие!). 22 июня прошли Соломоновы острова. Собрали митинг на верхней палубе, посвященный первой годовщине начала Отечественной войны. Поклялись, не щадя жизни, защищать Родину там и так, как она этого потребует. Подвели итоги своего вклада в Победу: около 15 тыс. тонн потоплено и, как минимум, повреждено японское судно в Черибо. Это было, в общем-то, неплохо.

29 июня прошли между Маршалловыми островами и островами Гильберта, а 8 июля добрались и до Мидуэя. В соответствии с полученными еще в Брисбене инструкциями, на сам атолл заходить не стали. В 30 милях от него «эску» встретил буксир, с которого приняли пресную воду, свежую провизию и пакет с приказом «следовать в Датч-Харбор как можно быстрее». Лодка пока не нуждалась в дозаправке топливом и Строгов мог позволить себе увеличить ход до 11 узлов. Про «Гоголь» моряки с буксира знали только то, что какой-то «рашн шип» заходил сюда шесть дней назад, а потом ушел неведомо куда.

17 июля Строгов в бинокль обозревал холодные даже на погляд, неприветливые скалы алеутских островов. Пришлось напомнить себе и команде, что эти острова открыты русскими моряками. В гавани Датч-Харбора были заметны разрушения от японских налетов, но, в целом, обстановка успокаивала – во всем наблюдался твердый воинский порядок и дисциплина. Тревожило только отсутствие «Гоголя». Однако, рассуждал Строгов, они так торопились, что просто обогнали Тимофееча по дороге. Несмотря на это, Строгов с командой не были единственными советскими людьми в Датч-Харборе. Как минимум, присутствовал еще один капитан первого ранга, махавший Константину с бака спешащего к С-53 буксира.