Красный корсар Тихого океана (продолжение)

Новый поход начался не слишком хорошо. В приказе на выход, будто американский штаб позабыл все проверенные временем приметы, стояло 13 марта. Предстояло вновь патрулировать подходы к Сангарскому проливу. Японцы, если они не совсем идиоты, уже должны были усилить ПЛО этого района, так что «эска» могла столкнуться с серьезным противодействием. Кроме того, на борту опять был комплект совершенно новых торпед «бригадирской сборки», на сей раз электрических ЭТ-80. Это сулило изрядные хлопоты и проблемы с надежностью.

Сами по себе торпеды были новейшим словом отечественной техники и сулили большие тактические преимущества по причине бесследности. Масса боевого заряда была увеличена с 300 до 400 кг, что давало надежду при удачном попадании одной торпедой пустить ко дну пятитысячник. Продолжением достоинств торпеды были ее недостатки – малая скорость хода (29 узлов), малая дальность (4000 м), отсутствие управления прибором Обри (к торпедам прислали новые таблицы стрельбы) и трудности технического обслуживания. Прибывшие вместе с партией торпед техники помогли экипажу присобачить около каждого торпедного аппарата специальные зарядно-контрольные щитки и подсоединить их к силовой сети. На этих щитках можно было видеть, насколько заряжена батарея в торпеде, и, при необходимости, подключить подзаряд. Будто торпедистам и без того работы мало!

Климов остался на берегу в американском госпитале, и Строгов, командуя «Отдать носовые!», ощутил некое тоскливое одиночество. Впрочем, все шло привычно – 20 марта С-53 пришла на Мидуэй, а уже утром 3 апреля завершила океанский переход и пришла в зону патрулирования. Строгов старался соблюдать все меры безопасности, которым научился у Климова – днем лодка держалась преимущественно на перископной глубине и всплывала в позиционное положение только тогда, когда погода была неподходящей для авиации. Все это не помешало обнаружить первую цель уже в 2010 того же 3 апреля.

В 2017 из позиционного положения уверенно опознали малый танкер тысячи на полторы. Погрузились. С измерением элементов движения цели получилась какая-то бестолковщина – TDC упорно выдавал 10 узлов, хотя не было ни единой причины, по которой танкеру стоило бы так торопиться. Поэтому Строгов приказал стрелять из носовых только одной торпедой. Скаредность принесла плоды в виде экономии боезапаса – все равно торпеда прошла мимо. Сомнений в дальнейших действиях у Строгова не было – всплывать и стрелять из Б-24, благо цель маленькая и горючая. К этим характеристикам, впрочем, через пять минут пришлось добавить «и колючая», т.к. маленький танкер до последнего отстреливался из автоматической зенитки, вернее всего калибром 25 мм. К счастью, неточно, а то на дальности менее 1 км даже такая «пукалка» могла порешить на лодке всю верхнюю вахту.

Как только в 2042 с танкером было покончено, пришлось командовать срочное погружение – в воздухе появился самолет. Отбомбиться он не успел, но оперативность вкупе с вооружением на заштатном «купце» наводила на неприятные предположения относительно обучаемости противника. Поэтому на будущее Строгов решил не добивать артиллерией хотя бы крупные корабли, пушки на которых могут быть пропорциональны водоизмещению.

На следующий день (точнее, ночь) в 100 была принята радиограмма от японского судна, из которой изрядно поднаторевший Строгов извлек весьма полезную информацию. Некое судно, судя по мощности сигнала радиостанции довольно крупное, шло через зону патрулирования с юга на север. Проложили курс с расчетом занять положение впереди цели к рассвету. Совсем точно «впереди» не удалось – судно было обнаружено в 832 по пеленгу 32 градуса, но это ничего не меняло. Цель опознали как крупный грузовоз на 8 тыс. тонн, идущий пятью узлами. В 901 «эска» произвела почти идеальные залп из трех носовых аппаратов - с дальности 2 км, при угле встречи торпед около 90 градусов и с углублением хода 3 метра. Мало того, Строгов стрелял с небольшими интервалами, чтобы торпеды попали в цель от носа до кормы. Результат «идеального залпа» на идеал был не слишком-то похож, потому что их «бригадирских сборок» взорвалась только одна, хотя попали все три. Удача выпала первой «этешке», поэтому судно осело носом и на баке вспыхнул пожар. Строгов с замиранием сердца гадал, приникнув к перископу, «потонет-не потонет». О всплытии речь не шла, на баке и юте «купца» были отчетливо видны трехдюймовки за брезентовыми ограждениями.



Потонуло. Лишние 100 кг «морской смеси» утянули японца на дно уже в 908. Строгов приказал опустить перископ и убираться 4–х узловым ходом. Через час перископ был снова поднят, только для того, чтобы убедиться в наличии японских гидропланов. Авиация активничала до темноты – видимо, двое потопленных за двое суток привели японское командование в не самое радужное настроение. Оно (настроение) было бы еще хуже, если бы самураи знали, что судьба назначила следующее испытание их приверженности «духу Бусидо» уже на завтра. Или не судьба, а беспечность, побудившая капитана японского сухогруза в 7 утра 5 апреля открытым текстом предупредить охрану водного района о своем выходе из Сангарского пролива.

Кроме информации о самом выходе в радиограмме ничего не было, поэтому Строгову пришлось поломать голову над вопросом рандеву. Ситуация осложнялась отсутствием на борту даже кофейной гущи – кофе в меню уже давно сменилось американским цикориевым порошком. Поэтому Константин просто провел на карте биссектрису восточного горла Сангарского пролива. Линия шла на северо-восток и упиралась в берег Хоккайдо. Предположив, что вражеское судно где-то на полпути повернет к востоку или юго-востоку, Строгов получил район диаметром тридцать миль, где имелась надежда на встречу с разговорчивым капитаном. И вспомнил, что неофициальным слоганом дореволюционного флота был «Под Андреевским флагом и девизом «Авось!».

Оба необходимых компонента – флаг и надежда на «авось» - наличествовали, поэтому курсы лодки и японского «купца» не могли не пересечься. В 1808 наружная вахта (лодка, рискуя, крестила море в позиционном положении) обнаружила судно на пеленге 359 градусов. В 1813, уже после погружения, его опознали как старый, в полном грузу пятитысячник на 7-узловом ходу. В 1831 две торпеды из носовых попали старичку в мидель и взорвались, немного улучшив репутацию «бригадирской сборки» и доказав явный вред болтливости в военное время. А уже через несколько часов находившийся в эйфорическом настроении Строгов понял, что вред может нанести не только недомыслие, но и излишек мозгов. Штабных.



Из полученной радиограммы явствовало, что С-53 должна покинуть позицию и произвести ни много, ни мало, как фоторазведку Токийского залива. При этом особое внимание следовало обратить на места базирования линейных сил (!), систему минно-сетевых заграждений (!!) и противолодочную оборону (!!!). О последнем штаб мог не беспокоиться –японская ПЛО сама обратит самое пристальное внимание на любую неопознанную лодку вблизи от морского сердца империи Ямато. Но «на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». А посему – курс зюйд, и будь что будет.

Впрочем, спешить Строгов не стал, рассудив, что до подхода к Токийскому заливу хорошо бы израсходовать 6 оставшихся торпед. Это полезно как с точки зрения безопасности при бомбежке, так и потому, что в случае удачной разведки «эска» должна будет как можно скорее доставить снимки командованию. Поэтому Константин весьма обрадовался, когда наутро, в 839, раздалось «Командира на мостик! Судно на горизонте!». Выскочив из каюты, где отсыпался после «собаки», Строгов поднялся наверх. Вахту нес Чертков, уже полгода как ставший из комиссаров замполитом, что положительно сказалось на его морской и командирской подготовке. Занимался рассвет, крепкий бриз продувал закрытый мостик, волна била в правый борт, заливая палубный настил косыми струями розовой пены.

Вперед!
Новый день встает
Над кромкой прибоя
Пенной.
Вперед!
Только подвиг живет
В памяти неизменной.
(В. Луговской)

Отобрав у сигнальщика бинокль, Строгов долго вглядывался в горизонт, но увидел только смутное маленькое пятно. Чертков тем временем, проявляя распорядительность, переставил машинный телеграф на «Средний ход» и развернул лодку носом к цели. Правда, все это оказалось зря – в 851 сигнальщик, снова обретя бинокль, доложил «Это шхуна». Лодка вернулась на прежний курс, но вахта удостоилась командирской похвалы за бдительность и оперативность. Строгов спустился вниз и потребовал от кока кружку цикориевого «кофе», раз уж все равно разбудили. А еще через 10 минут радист доложил, что слышит японскую передачу.

Некое судно шло вдоль берегов Хонсю курсом на север и сейчас находилось примерно в 115 км. Перехват был вполне возможен, если идти в позиционном положении, и Строгов снова решился на риск. Риск оправдался – не замеченная авиацией, С-53 в 1402 обнаружила по пеленгу 28 градусов судно, сперва показавшееся небольшим каботажником. После погружения и внимательного изучения цели в перископ точка зрения Строгова изменилась – потенциальная добыча «подросла» до 4-5 тысяч. Но судьба на этот раз была неблагосклонна – видимо, подсчет водоизмещения занял у Константина слишком много времени и японцы заметили перископ. Судно сразу пошло противолодочным зигзагом и от атаки пришлось отказаться. Еще через полчаса в воздухе появились самолеты, что никого не удивило – лодка была в 30 км от берегов Хонсю. Самолеты утюжили район до темноты, и только в 10 вечера «эска» всплыла для подзарядки батарей.

7 апреля в 650 была перехвачена очередная радиограмма. К востоку от лодки находился японский «купец», медленным ходом двигавшийся курсом северо-северо-восток. Снова всплытие в позиционное положение, снова полный ход. Японца удалось не только догнать, но и перегнать – цель увидели на пеленге 13 градусов. Это снова был старый пароход-пятитысячник и все бы хорошо, но Строгов решил стрелять кормовыми, чтобы выровнять загрузку лодки торпедами - в носовых ТА оставалось 2 штуки, в кормовых 4, что усложняло дифферентовку. Чтобы не замудрять маневрирование, Константин решил пройти перед носом цели (естественно, под водой) с максимальной скоростью, а потом снизить ход до минимального и поскорее стрелять, пока дистанция не стала слишком большой. Вроде бы, все правильно, вот только обе выпущенные торпеды прошли мимо цели и никто не мог объяснить причину. То ли при таком маневрировании американский «ящик» неправильно рассчитывал элементы движения (начали-то мерить с одного борта, а закончили с другого), то ли торпеды прошли под килем (супостат сидел в воде очень высоко), но промахнулись. А всплывать и стрелять из пушки Строгов не стал – не та цель и не то место, Токийский залив был уже близок.

Кстати, о заливе. В свободное от других забот время Строгов ломал голову над той квадратурой круга, которую ему подкинул штаб. Теоретически, существовало 3 способа проникнуть в заведомо охраняемый залив. Во-первых, можно было поступить, как давеча в Сангарском проливе – идти ночью в позиционном положении, уповая на темноту. Тогда к утру лодка оказалась бы внутри залива с неразряженной батареей. Во-вторых, можно было прорываться днем на небольшой глубине, используя перископ для обнаружения противолодочных сил и уклонения от них. Тогда к вечеру лодка оказывалась в заливе с пустой батареей, но имела время до рассвета, чтобы подзарядиться. Наконец, можно было прорываться днем, но на большой глубине, благо таковая при входе в залив имелась. Руководствуясь имеющимся опытом, Строгов выбрал первый, самый нахальный вариант.

11 апреля лодка провела на перископной глубине непосредственно у входа в залив. В 2200 всплыли и в позиционном положении пошли к входу, попутно заряжая батарею на шестиузловом ходу. Крупная мертвая зыбь вызывала тошнотные позывы даже у самых закаленных, но отлично скрывала пенный след. Строгов, вооружившись ночным биноклем, лично нес вахту, стоя по колено в воде на ежеминутно захлестываемом мостике. На всякий случай он принайтовался страховочным концом к тумбе перископа. О своих наблюдениях Константин докладывал прямо в открытый (и тоже заливаемый) рубочный люк. Доклады были оптимистическими – в бинокль не было видно ничего, кроме волн. В 300 12 апреля лодка прошла первый створ маяков (по причине войны не горели) и взяла курс на северо-восток. В 301 везение «эски» кончилось. Надолго.

Ночные визиры на японском патрульном эсминце были куда лучше американского бинокля, поэтому уже первый залп дал накрытие. Огромные водяные столбы от разрывов пятидюймовых снарядов захлестнули лодку пеной и застили облаками ядовитого дыма. Отчаянно кашляя и захлебываясь, Строгов едва успел наощупь расстегнуть карабин страховочного фала. В люке он столкнулся со старшиной, который уже лез наверх спасать командира. Пока они разбирались, где чьи руки-ноги, японцы успели дать еще один залп, изрубивший осколками крышу мостика и тумбу 21-К. Рухнув (в обнимку со старшиной) в центропост, Строгов прохрипел команды к срочному погружению на 70 метров, развороту на зюйд и увеличению хода до самого полного. Через минуту акустик доложил, что слышит четкие посылки гидролокатора. Нет, двух локаторов (спасибо, родной!).

От полной катастрофы ситуацию отделяло только отсутствие бомбежки. По непонятным причинам японцы с ней запоздали. Лодка успела пройти милю на зюйд, после чего Строгов приказал поворачивать на вест и уменьшить ход до бесшумного. Гидрологкаторы эсминцев можно было слышать безо всякой акустики, но к северу, слава Сталину, к северу, а не над головой. Воспользовавшись этим обстоятельством и полностью заряженной батареей, Константин повел лодку к выходу из залива «лесенкой», чередуя южный, западный и восточный курсы. В 820 он рискнул подвсплыть под перископ. В окуляре четко нарисовались два эсминца – на пеленгах 174 и 322 градуса. Но их движение выглядело бессистемным поиском, а не целенаправленным преследованием. Уф-ф-ф…

В 930 в перископ уже никого не было видно, и Строгов решил идти на перископной к югу от залива, ночью зарядить батареи и спокойно подумать, что делать дальше. К сожалению, потрясения предыдущей ночи и природный азарт помешали командиру исполнить этот благоразумный план. В 1203 он лично обнаружил в перископ крупную цель на пеленге 19 градусов. К сожалению, ракурс цели был очень неудачным, и Константин принял решение всплыть в позиционное, лечь на параллельный курс и привести противника к «хорошему» пеленгу. В течение часа все шло прекрасно, японец переместился на пеленг 130 градусов и Строгов уже готовился скомандовать погружение с одновременным поворотом на 90 градусов вправо. За этот час он успел убедить себя, что цель стоит любого риска - это был такой же танкер на 10 тыс. тонн, какой они с Климовым утопили в прошлом походе. Пришло время показать, что и без Климова он может сделать то же самое!
В 1309 пара японских гидропланов, искавших американскую подлодку, так ловко ускользнувшую ночью от эсминцев, нашла ее выходящей в атаку на флотский танкер в позиционном положении. Мысленно отдав должное самурайскому духу командира-гайджина, летчики бросили машины в крутое пике. Бомбы взорвались по обоим бортам субмарины, едва не прекратив ее карьеру. Дизели остановились, лопнули эбонитовые баки аккумуляторов, полетели вверх обломки палубного настила. С чудовищным чмоканьем прогнулись вовнутрь три секции легкого корпуса, четвертая лопнула, извергнув наружу поток соляра. Лодка провалилась до 45 метров и застыла без управления на «жидком грунте». К счастью, в этом районе существовало слабое течение, отнесшее «эску» к югу от прибывшей через два часа своры надводных охотников. Акустическая аппаратура вышла из строя, но отчаянная бомбежка места погружения была отлично слышна и без нее.

Обошлось без потерь, только человек десять, включая командира, изрядно «приложило» о переборки и оборудование. Поэтому ремонт развернули полным ходом. Через несколько часов ввели в строй дизели и электромоторы, приступили к тестированию уцелевших аккумуляторов. Расклинили управление рулями. К ночи лодка продула цистерны и подвсплыла без хода до перископной глубины. Строгов полчаса обшаривал горизонт, после чего разрешил всплывать. Дали ход и начали зарядку, а специально сформированная палубная ремонтная партия при свете потайных фонарей искала и находила все новые и новые повреждения. Помялись и пошли трещинами не меньше 10% легкого корпуса. Ни о каком повторе прорыва в Токийский залив речь уже не шла, но…но у лодки оставалось еще 4 торпеды, и им требовались цели. Цели проще всего было искать к югу от Токийского залива, и Строгов направил «эску» на юго-запад с твердым намерением вести себя (и лодку!) крайне осторожно. Тем более что начинавшийся день по приметам опять-таки не сулил ничего хорошего, как-никак 13 апреля.

На рассвете погрузились, зарядив батарею только до 50%. «Дед» обещал отремонтировать еще несколько аккумуляторов, но гарантировал не более 2/3 полной емкости. Поэтому «эска» ползла ходом 2 узла, поднимая перископ каждые 30 минут. В один из таких подъемов на горизонте четко обозначился дым. Судя по черноте и густоте, это мог быть тихоходный каботажник-угольщик, и Строгов, поспорив с совестью, приказал держать на него. А перископ убрал от греха еще на 30 минут. Этот перерыв помешал ему разглядеть кардинальное изменение ситуации. Константин весьма удивился, когда через полчаса обнаружил прямо перед лодкой не дымяку-каботажника, а торчащий из воды догорающий хвост самолета с белой американской звездой, а вблизи него – оранжевый спасательный плот.

К чести Строгова, он не колебался ни секунды. Лодка всплыла, на палубу (т.е на ее остатки) был вызван зенитный расчет и боцманская команда. «Эска» медленно подгребла к плоту как раз в тот момент, когда хвостовое оперение окончательно затонуло. Перед советскими моряками предстала грустная картина – на залитом кровью плоту неподвижно лежал белокурый парень в американском летном комбинезоне. Плот подтянули баграми к борту и осторожно перенесли пилота на мостик только для того, чтобы врач мог констатировать смерть. На нагрудном кармане несчастного было вышито «Д. Смит», а на шее висел «смертный медальон» с номером. Поскольку в любой момент в небе могли показаться «серебряные крылья Ямато», покойного крепко привязали перед мостиком и лодка погрузилась до темноты. В ночь с 13-го на 14 апреля тело Д. Смита было достойно предано воде. Зашитое в саван из дизельных чехлов, с балластиной в ногах оно скользнуло в океан, который, сообразно минуте, был «тих и неподвижен». Тишину нарушил салют из всего имевшегося на лодке стрелкового арсенала – офицерских пистолетов и трех автоматов ППД, предназначенных для досмотровой команды. В судовом журнале сделали запись с координатами погребения, а «смертный медальон» упокоился в сейфе командира. Крейсерство продолжалось.