Аудиокассета «AGFACARAT», СТОРОНА 2:
Федоров: «Ну мы (летную) школу кончаем все: там же никаких боевых применений не проходят. Там же: блинчиком разворотик за неделю, влево-вправо. Петли даже и то не всем, не всюду делали. И у нас на «штопоре» разбился Брог – с четырьмя квадратами (кубарями?!) немецкий летчик-инструктор. У нас своих инструкторов не хватало и у нас американские, английские, французские были, итальянские… И вот:
1) французы учили, как девушками овладеть. Ну они же и мастера: идет женщина, кажется недоступная. Он перед нею как «бисером рассыпитца» весь и … на коленку станет и коленкой прижмет к земле чужую – не свою.
Но это смех вызывало, а другое – что и женщины видят - они же тоже соображают, что к чему. А летать французы – не очень.
2) А англичан мы били. Сами били – как только англичане в вагон трамвая заходят (которые тогда в Луганске только появляться начинали), мы их как только увидели – через окна выкидывали».
Бардов: «А за чем»?
Федоров: «А они такие гадкие были – они не учили, а разлагали и явно.
И поэтому, как их к нам только пришлют – они сразу разбегались сами».
3) Американцы – это так: лужа перед ним – он не пойдет - выпачкаться ж можно. А если война – а он выпачкаться боиться.
А русские, белорусы – по неделе весь в воде, в луже, а потом выскакивает с криками «Урра!» и пошел ребра ломать.
Далее, (в отношении американцев) не любили они много летать, а (делали обычно) 3-5 полетов. А 10 человек курсантов – летать нужно. Так они (американцы) лучших отчисляли по летной неуспеваемости, а худших -оставляли. Почему? Потому что 10 летчиков, по одному – и то 10 полетов. По 2 – и то 20, а они: 3-5 полетов – это максимально.
4) А русские: как одел комбинезон, сел в самолет… Горючее кончилось – на другой самолет сел. Были плановые таблицы – так по плановым таблицам…
Только один выскакивает из кабины: «Товарищ инструктор, разрешите получить замечание»! Пока он замечание делает, другой по списку такой-то садиться:
- Задание помнишь?
- Помню.
- Повтори.
Ну он быстро говорит…
- Ну, давай.
И вот Брог разбился с курсантом на Р-1 и (в Луганске это было) бугор – высокая гора – ну больше 10 тысяч в гражданку (гр.войну) похоронено было русских людей там. Так вот после этого она стала неправильной формы, с пересечениями такими, но все равно – гора высокая, с оврагами – курган такой.
Называли его «острая могила школы пилотов». А мы – летчики, называли «острая школа – могила пилотам». Вот в эту прямо гору врезался на Р-1 Брог с курсантом 2-й эскадрильи».
Бардов: «А он небось еще и в первую мировую летал»?
Федоров: «Да ннет, но немцы – честно работали. Но им платили же тогда раз в 6 больше наших инструкторов получали.
Я машинистом на паровозе был – то же машинистов не хватало – так нам платили… Что такое тогда 625 рублей?! Это же огромнейшие деньги! И даже Ленину писали рабочие письма: «Почему так много платите машинистам»?! А он говорит: «Пока так надо! Нет своих, не хватает!» И я стал машинистом, кончил слесарное ФЗУ лекальщиком – это отличное дело! Уже с таким качеством не пропадешь, и жить можно будет. И некоторые на этом остановились, а я – пошел учиться на машиниста маневрового паровоза. Это класс считался более высокий, но слесаря считали: «Мне уже и этого хватит». Еще когда я шел туда, говорили: «Ворошилов же был слесарь, а стал главнокомандующим».
А я – лекальщик, кончил двухгодичную практическую программу за 9 месяцев и первое место занял.
И мне 124 учеников на слесаря (выучить) доверили - и я уже инструктор. А что такое инструктор?!
Это все боялись и все ножи точили: если кому не доплатил – сделал он хорошо или плохо, но ему платили. Не уплатят – зарежет, домой не дойдеш. Вот я значит, какую должность (занимал)…
Бардов: «Начало веселое было»!
Федоров: «Как я пошел учиться на машиниста: в дирекцию меня пригласили и говорят: «Мы видим, что ты у нас начинаешь «выкручиваться» и в люди выходить. И мы посоветовались и решили тебе предложить – не мог ли бы ты на машиниста учиться»?! Я говорю: «Пожалуйста, я гордился бы и не знал бы какого черта благодарить за такие качества. Это мой предел мечты был бы». Они говорят:
«При капитализме тебе бы не видать и следа машиниста, а тут тебе – на машиниста учиться и с таких лет»! Я говорю: «Очень Вам признателен, благодарю и если это можно, я постараюсь не подвести».
Ну и меня послали, ну и год и 4 месяца нужно было помощником (машиниста) быть. Ну а помощник – чего делает: дышла, колеса смазывает, буксы песком заправляет, тендер – водою, дровами, углями и сам же вместо кочегара в большинстве. А главное –машинист о его голову – помощника - руки вытирает, в прямом смысле слова. Могли из ведра на тебя масла вылить и домой приходишь – одни зубы и глаза видны!
Бардов: «Хорошо хоть перьями еще после этого не посыпали».
Федоров: «Будущий машинист… Ну, одним словом, у меня получалось машинистом хорошо.
Теперь – планер строить! И лучших из лучших ударников набирают туда, а паровозостроительный завод самый крупный был – это у нас: 37,5 тыс. Теперь это уже не очень великий, а тогда это был самый крупный завод. И у нас человек 500 собралось желающих летать. Ну планеры строят:
- ИТ-4бис – неизвестный конструктор,
- Змей – этот вовсе – и конструктора даже никто не знает, кто.
И меня – старшиной сделали. И мы – своим инструментом все делали…»
Далее, Бардов показывает Федорову фотографию из книги «Авиация и космонафтика СССР».
Федоров: «Его планеры были очень популярные: это Степанченок – он мотоциклист был хороший…»
Бардов: «Подарю (фото Степанченка)! Хотите, Евграфович?!
Федоров: «Да ну, че там, дарить – я его знал лично и с сыном они на Новодевичьем, в стене, где Максим Горький» (похоронены)».
Бардов: «Видите – нашел для Вас»!
Федоров: «Ну, ясно. Ну, вот они меня учили летать: Степанченок и Стефановский. Я их опознал, они на И-180 разбились, а я его испытал и целый остался. 10 самолетов сделал Поликарпов – и все побили: и самолеты и некоторые только (испытатели) отделывались госпиталями, а большинство – погибло, ну и моя очередь настала, ха-ха-ха – убиваться. Но я – отлетал и целым остался».
Бардов: «Так что, видите, Евграфович – нашел я тех, кто Вас летать учили»!
Федоров (разглядывая снимок Степанченка и Стефановского на фоне их планера, во время соревнований в Коктебеле): «Да, Степанченок Василий Андреевич! Лихо на мотоцикле ездил, а он же – первый на горе Коктебель на соревнованиях: его тащили на буксире и (когда он набрал высоту) 300 м – отцепили. Так вот он с этой высоты успел 3 мертвых петли сделать и вверх колесами 18 км (пролететь) – на планере! Тогда еще неизвестно (было) – мог он делать это дело или нет.
И он первое место занял. А потом Сережа Анохин там - с одним глазом летчик-испытатель отличился на крыльях «Страны советов» на планере. А я на И-34… Там 275 премий только было – это мировые соревнования были в 1932 году, а я – 7-е место занял. Нууу, дак меня там тоже пилот-…планеристом сделали, потом...
Бардов: (читая коментарий в книге к вышеупомянутому фото): «Это именно вот эти «Планерные состязания в Коктебеле 1932 год»?
Федоров: «Ну, 32-й. Я же назвал не смотря сюда – и год и все… Но он(?) Стефановского почему-то недолюбливал: Стефановский был здоровей, красивый парень был. На планере патронного завода его забуксировали – он метров 6 поднялся и крылья сложились. И он об земной шарик шмякнулся.
Мы к нему бежим: кто амортизаторы натягивал, кто подальше отходил (чтобы обломками не убило
хэ-хе-хе… – а то вдруг, думали планер на нас полетит, хэ-хе-хе… Мы же знали свои способности,
хэ-хе-хе… прятались подальше). Он встал, нагнулся (высокий, красавец-мужчина был, лейтенант по тем временам, с 2-мя квадратами (в петлицах)), отряхивает реглан (от пыли, от стружек, от обломков планера). Мы: «Петр Михалыч, Петр Михалыч, как Вы себя чувствуете?» «Мне хотьбы что» – и спокойно так отвечает.
Бардов: «А планер – в щепки»?!
Федоров: «Не поймеш, вообще, что от него осталось и как он летать мог – мусора куча.
Степанченок: «А вот к 30-му-то числу будет готов»? День авиации – там на соревнованиях надо участвовать. Мы толкаем один другого: «Будет, говори» (потому что 30-е (число) в каждом-же месяце есть, эхэ-хе-хе-хе…). Только какого месяца, в каком году?! «Бу-удет!» – говорим, эхэ-хе... Вот такую штуку помню хорошо. Ко мне они (Стефановский и Степанченок) были очень любезны.
Теперь, в жизни: в квартире биллиарды были только у Супруна, Стефановского и у меня. У меня – 2: французские, мраморные – им цены нет. Это Хрущев мне подарил – осчастливил.
И у меня там играли все время. И дрались, и все ж на деньги играли. Проигрывают все и дерутся…
И потом, пьют, закуской хвалятся… А теща у меня старенькая была и нога у нее очень больная была – гангрена. Нет, не гангрена - тромбофлебит: распухшая нога, а приходится убирать (за гостями).
На 3 машины гараж рядом и все там в окурках и… А там и бензин и все… И я – к Ильсарову. Это – как же этот тупичек называется?! Вот, же, забыл…
Бардов: «Ну, вспомните – скажете».
Федоров: «Ну, одним словом, в этом тупичке антикварный магазин был – Ильсаров там был 37 лет.
И он меня знал и всех нас летчиков и мой рояль у него известный, что №1 на всю Москву был, американский («Стэйнвей…» - называет марку)…
И машина у меня была с говорящими приборами – 4 штуки выпустили в Америке на побитие мировых рекордов – и я одну из них купил. В 5 раз дороже Бьюика была и Форда. И Форда купил Сергей Михалков».
Бардов (изумленно, с выпученными глазами): «Да?».
Федоров: «Ага – при мне. А я – эту купил. И они увидели, сколько я денег уплатил. А Илья Эренбург купил Бьюика: 16 раз окрашен…»
Бардов: «Это (Сталинский) поэт(-пропагандист), который Эренбург был?»