Я стоял перед заходящимся в крике Минотавром и думал – что он знает о нас? Что может сделать с нами? И, главное, что может нам сказать?
Ничего. Ничего. Ничего. Каждый из нас троих, двадцатилетних оболтусов, был умнее и эрудированнее Минотавра, лучше управлял людьми, тверже держался кодекса чести, глубже понимал жизнь, наконец. Настоящих офицеров в дивизионе было четверо – мы, три сержанта, и эксцентричный отморозок капитан Каверин, перед училищем отслуживший срочную. Больше дивизион не уважал и не любил никого.

Потому что строевой офицер, друзья мои, это, извините за пафос, не звезды на погонах, а честь, достоинство, воля, чувство юмора и умение прощать.

Минотавр обрушивал на наши головы потоки угроз. Накатила тоска. Еще месяцы и месяцы, бесконечные месяцы этого кошмара впереди. Трудно быть под началом того, кому не доверяешь. Главное, во внеслужебное время Минотавр совершенно преображался, становился вменяемым и даже приятным в общении человеком. Фу.

Отплевавшись, Минотавр разогнал нас работать. Мое задание звучало так – найди людей, найди топор, найди пилу, и чтобы к вечеру были дрова.

Я забрался на развесистую полевую сосну, росшую посреди лагеря, достал губную гармошку, и заиграл «Ах, мой милый Августин».

Мимо топали ребята - в оружейку за атомной бомбой. Остановились послушать. Подошел начальник штаба.

- Как дела, Олег? – спросил он.
- Замечательно, товарищ подполковник.
- А что это ты там делаешь?
- Дрова рублю.
- Хм...
- Майор К. послал меня рубить дрова. Приказал найти людей, найти пилу, найти топор...
- Понятно, - НШ оглянулся на ребят. – Ну-ка, дуйте отсюда.
Ребята дунули.
- И как ты думаешь жить дальше, Олег? – поинтересовался НШ.
- Наверное еще немного тут посижу, а потом соберусь с духом, все-таки пойду найду людей, одолжу в четвертом дивизионе пилу, украду топор...
- А топор где воровать собираешься?
- В штабе. Его под вашим кунгом прячут. Я потом на место положу, конечно. Не впервой.
- Молодец, - похвалил НШ. – Ладно, отдыхай.
И ушел.

Я не стал искать людей и воровать топор. Я нашел Тхя. Мы ушли на болото и принялись там руками-ногами валить и ломать сухостой, вымещая на нем накопившуюся злобу. «Ко мне все пристают, - жаловался Тхя, одним ударом перерубая толстый ствол, - думают если я кореец, то должен непременно знать какое-нибудь тэквондо. Я раньше пытался что-то объяснить, а потом плюнул, и теперь говорю просто: да, знаю. А когда спрашивают, в какой школе работаю, отвечаю сурово, со значением – в Школе Молодого Тигра!».

Горело сухое дерево великолепно. А сквозь ветхий одинарный брезентовый полог, который мы где-то добыли для палатки, были видны звезды.

В степи матерился бухой замполит.

Назавтра минометные экипажи возились с атомной бомбой, а мы бездельничали на НП. Валялись на броне и смотрели, как двое связистов из батареи управления бегают в противогазах вокруг своей машины. Одного связиста нам было искренне жаль, второго нет.

После обеда меня, как шибко грамотного, включили в комиссию по учету остатков и списанию негодного продовольствия. Тем более, я в этом году разворачивал полевую кухню, да так лихо, что бригада впервые за всю свою историю получила горячий завтрак уже на следующее утро. Жертв, как обычно, не было, только я наглотался солярки, заправляя плиту, а начальник штаба чуть не слопал пулю от АК, которая оказалась у него в каше.

Обнаружили три вздутых банки тушенки. «Просто выкинуть нельзя, - сказал возглавлявший комиссию Масякин, - вдруг какой-нибудь чурка найдет и сожрет. Пойди, эти банки поруби». Мне дали топор, я пристроился у колоды возле кухни, и две банки покромсал благополучно. Ну, не было у меня опыта обращения с протухшей тушенкой!

Третья банка вздулась основательно. Я тюкнул по ней топором. Раздался громкий хлопок. Проходившие мимо солдаты бросились врассыпную. Отвратительно пахнущее розовое мясо образовало купол гарантированного поражения радиусом около трех метров. Максимальный разлет ошметков оценили потом метров в десять. А в эпицентре взрыва стоял ваш покорный слуга – с топором в вытянутой руке.

Сказать, что все смеялись, значит ничего не сказать. Будь я молодым бойцом, меня бы закопали тут же, дабы не вонял. Но признанная стаей «альфа» не теряет лица, даже рухнув в дерьмо мордой. И нас ведь было очень мало, так что поработать иногда в охотку руками не считалось зазорным ни для «черпака», ни для самого отпетого «деда». Поэтому время от времени мы с Тхя бесстрашно падали в мазут, геройски проливали на себя краску, и отважно гуляли по свежему цементному раствору. И вообще, трудно засмущать сержантов, которые ездят вокруг казармы на скейтборде, подтираются настоящей туалетной бумагой и умеют завязывать галстук.

Как от меня несло!!! Я почистился снегом, а приятели-повара из столовки вылили на мой комбинезон флакон одеколона «Цветочный», который как раз собирались выпить. К вони тухлого мяса прибавился одуряющий аромат дешевого парфюма. Когда я забрался в палатку, Тхя сказал – да-а, хорошо, у нас полог одинарный и дырявый! Тут явился с претензиями четвертый дивизион. Пилу мы, что ли, у них опять свистнули. Тхя скомандовал: Олег, займись. Олег только высунулся. Коллеги решили отложить разговор на потом и ушли очень быстро.

Минотавр, приняв на грудь по случаю окончания стрельб, вспомнил обо мне и решил поразвлечься воспитательной работой. Не на того напал! Бедных офицеров так перекосило от моего запаха, что я из их палатки убыл, не успев толком прибыть. И на прощанье заткнул им трубу заранее припасенной тряпкой.

Утром мы свернули лагерь и поехали в Белую Церковь. Превращаться обратно из лихих самоходчиков в чернорабочих и заниматься херней: красить заборы, рыть канавы, ворочать железо.

Но сначала - отстирывать мой комбез.

Кто бы знал тогда, что полкан уйдет на повышение, и вместо него пришлют комбригом не обычную пьянь, а настоящего алкоголика и психопата. И начнется полный дурдом! Такой, что мы с Минотавром станем лучшими друзьями, и он будет меня защищать, а я его всячески поддерживать! А потом комбриг, в самый разгар проверки нас комиссией округа – исчезнет! Оставит часть! И его будут трое суток искать! И найдут в канаве! И я, стоя дежурным по штабу, увижу, как два генерал-лейтенанта волокут под руки заблеванного подпола в обмоченных штанах!

И один из генералов понимающе кивнет мне, когда я демонстративно заложу руки за спину, чтобы не приветствовать своего комбрига отданием чести.

Буквально за день до увольнения в запас я встретил у вещевых складов подполковника Миронова. Командир пушечного дивизиона, способного развернуться, пару раз стрельнуть и уйти с огневой раньше, чем первый его снаряд поразит цель, нес под мышкой газетный сверток, из которого торчали новенькие половые щетки. Миронов посмотрел на меня и вдруг сказал печально: «Знаешь, парень, вот я целый подполковник, крутой пушкарь и все такое. Но если бы мне двадцать лет назад объяснили, что я стану ходить со щетками и буду ответственным за туалет... Я бы сказал – ну его на хер, ребята!».

Он знал, что мне на дембель уже завтра. А ему - нет.
Кажется, он мне завидовал.

А собственно, почему бы не сказать это сейчас? Да, прошло еще пятнадцать лет. Но ведь такие слова никогда не вредно произнести вслух. Хотя бы как эпитафию нашей ББМ. И всем несчастным Вооруженным Силам СССР. И я скажу.

Ну его на хер, ребята!


Стянуто тут:

http://www.livejournal.com/users/bea...ast/18720.html