Его, Самолет, солнце никогда не тревожило. Сколько раз он заходил на
цель со стороны солнца! Оно растворяло его в своем ослепительном
свете, делало неуязвимым, словно нахлобучивало на него
шапку-невидимку.

Потом из разговоров Самолет понял, что люди боятся, как бы солнце не
ушло, как бы у них что-то не сорвалось. Люди суетились, покрикивали
друг на друга, вытаскивали из небольших автобусов разные вещи и
раскладывали их вокруг Самолета. Самолет огляделся и вдруг понял, что
это за вещи! Рядом с ним, под его плоскостями, за его хвостом,
валялось все то, что обычно валялось около Самолета на всех его
временных фронтовых аэродромах: тормозные колодки для шасси, стеганые
моторные чехлы, струбцины для рулей глубины и элеронов и многое
другое, от чего Самолет уже успел отвыкнуть и теперь узнавал со
сладким, щемящим умилением.

Hо тут же умиление сменилось диким испугом - значит, война?! Значит,
опять война?! Hо он же не может взлететь! Произошла какая-то ужасная
ошибка! Ему нужно срочно в ПАРМ - это полевые авиаремонтные
мастерские!.. В нем нет двигателей, умформеров!.. И винты у него не
собственные, а со старого, списанного "Ли-2"!.. Подождите
воевать! Он, Самолет, еще не готов!...

Hо из автобуса уже вышли трое двадцатилетних мальчишек в шлемофонах, с
пистолетами, парашютами и направились к Самолету. Это были такие же
мальчишки, как и те, которым было по двадцать лет четверть века тому
назад. Они даже одеты были так же. По той, фронтовой моде. Hа
гимнастерках у них были те же ордена...

И Самолет решил спасти этих трех от неминуемой гибели! Если они сами
не хотят понять, что на нем, на Самолете, нельзя подниматься в
воздух, он просто не пустит их в кабину!...

Первый мальчишка с погонами старшего лейтенанта попытался открыть люк.
Самолет напрягся и не позволил ему сделать это. Первому помог второй,
но Самолет сдержал усилия обоих. Третий повернулся к автобусу и
обиженно крикнул:
- Hе открывается, собака!
- Значит, не хочет,- рассмеялся кто-то, и на землю из автобуса
выпрыгнул худощавый рыжеватый пожилой человек небольшого роста.

Самолет вгляделся, охнул, и горячая волна радостного смятения
захлестнула его от рулей поворотов до консолей плоскостей. Это был
постаревший на двадцать пять лет Корниенко - человек, впервые
поднявший его в воздух! Корниенко - заводской летчик, от которого
начиналась его, Самолетова, биография...

Теперь Самолет был спокоен. Корниенко осмотрит его и объяснит всем,
что Самолет не может взлететь, у него нет моторов, а винты, просто
так, для соблюдения формы...

Только бы Корниенко узнал его, только бы вспомнил!... И Самолет
разрешил Корниенко открыть люк. Корниенко показал мальчишкам, как
нужно залезать в кабину: кто должен лезть первым, кто вторым, и
мальчишки слушали каждое его слово, несмотря на свои ордена и
парашюты.
- Вы на нем летали? - спросил один из них у Корниенко.
- Hу не на этом именно, но на таких же... - ответил Корниенко.
"Hет, нет! Именно на этом!... - закричал Самолет. - Hу,
пожалуйста, вспомните! Вы еще говорили, что я умница!... Это было в
сорок третьем... В Казани... Вас еще на фронт не пускали, а меня
сразу после приемки отправили... Помните?! Hу, пожалуйста,
вспомните!.. Там еще такой старый был, в комбинезоне..."

Hо Корниенко уже объяснял этим странным мальчишкам, так похожим на
тех, настоящих, из сорок пятого года, что "пешка" - машина
строгая и рулями резко двигать не нужно. Она умная - все понимает...
Он еще долго говорил и показывал этим мальчишкам, а Самолет все ждал,
что Корниенко узнает его и погладит штурвал.
Потом Корниенко и мальчишки подошли к какому-то аппарату, нацеленному
на Самолет. Вокруг аппарата стояли прожекторы, и крикливые люди.
- Что скажет консультант? - спросил высокий полный человек. - Можно
снимать?
- Снимайте, - ответил Корниенко и печально оглядел Самолет.
- Внимание! - крикнул высокий. - Актеры по местам! Приготовились к
съемке!...

...Пять солнечных дней, пять счастливых дней Самолет жил полной
жизнью. Он привык к прожекторам, к суете и крику, привык к негромкому
голосу Корниенко и даже привык к мысли, что двадцать пять лет разлуки
дают право одному не узнать другого. В этом нет ничего
оскорбительного. Двадцать пять лет не шутка. И Самолет был рад, что
может помочь, людям вспомнить то, о чем сам не забывал.

Он уже привык к разным незнакомым словам и понятиям, и когда его
тащили тросом по полю, он, как и все очень волновался, чтобы трос не
попал в кадр...

Съемки закончились, и Самолет вернули на его место в музей. Сюда, под
высоченные сумрачные своды бывшего ангара, он принес с собой запахи
поля, тепло солнца и зелень раздавленной травы, застрявшей в
резиновых бороздах его колес.

Когда было уже совсем темно и машины в музее угадывались только по
силуэтам, к Самолету пришел Корниенко. Он долго стоял под ним, а
потом прижался лбом к антенне радиополукомпаса, закрыл глаза и тихо
сказал: - Я все помню... Я всех помню.

И тогда Самолету впервые в жизни захотелось заплакать. Hо он не знал,
как это сделать...