Сакаи Сабуро
продолжение

"...Спасения не было. Если бы я резко отвернул, я бы подставил брюхо своего “Зеро” под сосредоточенный огонь всех 16 пулеметов. Я мог только продолжать атаку. Мой самолет мчался на вражеские торпедоносцы. 270 футов... 200 футов... 160 футов...

Ближе я не мог подойти. Изо всех сил я надавил на гашетки. Мои 20-мм пушки и пулеметы одновременно [200] выплюнули струи огня. Узкий промежуток между самолетами заполнили сверкающие и дымящиеся трассы.

ТРАХ! Ужасный, невообразимый шум. Весь мир взорвался, и “Зеро” задрожал и заметался, как игрушечный. Я не знал, что случилось. Столкновение? Я не мог сказать.

Я почувствовал, что меня ударило по голове, как дубиной. Небо побагровело, и я потерял сознание. Потом я обнаружил, что 2 вражеских самолета и мой истребитель одновременно полетели вниз. Возможно, две трети лобового стекла моего “Зеро” были уничтожены вражескими пулями.

Мой самолет падал, как камень. Через несколько мгновений холодный воздух, врывающийся в разбитый фонарь, привел меня в чувство. Первое, что я вспомнил — это лицо своей любимой матери.

— Что случилось с тобой? Позор, ты скис от пустяковой раны! — Мне казалось, что она ворчит на меня.

С высоты 18000 футов я снизился до 7000 футов. Неуправляемый самолет все еще падал, когда я подумал о самоубийственном пике.

“Если я должен умереть, — подумал я, — то я захвачу с собой американский военный корабль. Он предпочтительнее, чем транспорт. Я видел их всего несколько минут назад. Я хорошо их помнил. Короткие и толстые корабли были транспортами, а длинные и стройные — крейсерами. Если я врежусь в крейсер, это будет мое лучшее достижение как пилота.

Как только я подумал о пикировании на американский корабль, я принялся осматривать океан. Я не видел никаких кораблей! Я не видел вообще НИЧЕГО! Что же случилось? Лишь потом я понял, что мое лицо изранено и изрезано множеством осколков, и что я ослеп.

“Зеро” продолжал падать в океан. Из-за усилившегося потока ветра, врывающегося в разбитый фонарь — по мере того, как истребитель набирал скорость, пикируя, я воспринимал все как в тумане и не мог судить [202] о состоянии мотора. Я вообще не представлял, куда и как лечу.

Странно, но боли я не ощущал.

Бессознательно, в силу привычки, я потянул на себя ручку управления. Очевидно, самолет прекратил неуправляемое пике и перешел в горизонтальный полет. Давление воздуха сквозь дыры в фонаре ослабло.

Я попытался подвигать сектора газа. Моя левая рука совершенно онемела. Я не мог даже согнуть палец. Когда я попытался нажать на педали руля, чтобы выправить неуверенный полет “Зеро”, я обнаружил, что и моя левая нога парализована.

В отчаянии я бросил ручку управления и принялся протирать глаза правой рукой. Через несколько мгновений я смог кое-как различить левую консоль. Я мог видеть — хотя и очень плохо — левым глазом! Хотя я продолжал тереть правый глаз, это было бесполезно. Я не смог восстановить зрение, и глаз остался слеп.

Я смотрел сквозь яркую красную пленку, словно весь мир вокруг яростно пылал. Я постучал по левой руке и левой ноге правой рукой, но ничего не почувствовал. Они были полностью парализованы. “Что случилось?” — спрашивал я себя снова и снова.

Внезапно в голове возникла ужасная пульсирующая боль, от которой перехватило дыхание. Я с трудом поднял правую руку и ощупал голову. Рука стала липкой от крови.

Как раз в тот момент, когда я еще задыхался от страшной боли в голове, я краем глаза заметил что-то черное, несущееся ниже моего левого крыла. Своим левым глазом я с трудом различил какой-то черный предмет, пролетевший мимо крыла.

Я задумался, что же это могло быть, но тут сквозь шум мотора услышал треск пулеметов. Несколько пуль пробили крыло, и “Зеро” вздрогнул от толчка. Я летел прямо над вражеским войсковым конвоем!

Я подумал: “Наконец моя жизнь подошла к концу”. Я оставил все надежды благополучно завершить этот полет. [203] Так как я немного оправился и ко мне вернулась способность пилотировать самолет, я в любое время мог спикировать на вражеский корабль. Было мало прока продолжать бесполезную борьбу. Как только я согласился с неизбежностью смерти, я успокоился и обратил все внимание на управление самолетом. Потом я подумал:

“Разве я не сбил сегодня нескольких врагов? Возможно, я довел свой счет до 60. Я отправил столько человек в бездну, которая сейчас раскрылась передо мной. Теперь мой черед. Я всегда ждал, что это произойдет. Именно в этот день я совершил самую крупную — и последнюю — ошибку в своей жизни, когда принял вражеские “Авенджеры” за одноместные истребители. В любом случае, я встретил самолеты американского флота, которые так долго искал. Мне больше не о чем жалеть”.

Как раз в этот момент я начал взвешивать вероятность жизни и смерти.

“Я сделал это. Если бы я мог, я бы навязал бой вражескому самолету и позволил ему победить. Я должен погибнуть как пилот — в воздушном бою. И после этого еще не будет поздно врезаться во вражеский корабль”.

Ожидая атаки вражеского истребителя (множество их должно было прикрывать конвой), я описывал широкие круги.

Медленно тянулись минуты. Ничего не происходило. “Когда же они появятся? Может, я услышу внезапный треск пулеметов, когда вражеские истребители спикируют на мой “Зеро”? Я ждал, бесцельно болтаясь в воздухе, но ничего не происходило. Казалось, что я остался совершенно один в небе.

Я посмотрел на море внизу и заметил, что мой самолет направляется к Тулаги. Моя голова еще немного прояснилась, и теперь я лучше видел левым глазом. Я толкнул правой рукой сектор газа, и “Зеро” прыгнул вперед.

“Если он еще держится, ,— сказал я сам себе, — я должен набрать высоту. Если удача останется со мной, я [204] даже могу добраться до Шортленда или Буки, если не до самого Рабаула”.

Хотя я принял смерть как неизбежность, я все-таки оставался человеком и желал оттянуть смерть как можно больше. Если самолет все еще может лететь, а я сохраняю сознание, то у меня остается хороший шанс. Но сначала нужно остановить кровотечение. Я снял перчатки и начал обследовать раны.

Рана на голове казалась самой серьезной и кровоточила сильнее остальных. Я потрогал указательным и средним пальцем голову сквозь дыру в шлеме. Они свободно прошли вглубь, рана была слизистой и грубой. Очевидно, рана была глубокой, были пробиты кости черепа. Невероятно, однако мое сознание оставалось ясным, и я видел еще лучше, чем раньше.

Пока я ощупывал раны, я вспомнил историю Сакамото Рюма, отважного самурая, который остался жив даже после того, как убийца нанес ему тяжелые раны головы. Хорошо, если моя голова работает, я вернусь на Шортленд. Я постараюсь долететь туда, если удастся.

“Что-то должно остаться внутри моей головы”, — подумал я. Она казалась необычайно тяжелой, и кровотечение никак не прекращалось. (Позднее медицинское обследование показало, что две 12,7 мм пули попали в мозг, так же как множество мелких осколков черепа.) Кровь и слизь текли по шее вниз и скапливались вокруг шейного шарфа и воротника моего комбинезона. Он превратился в неприятную влажную тряпку.

Часть лица и головы обдувал ветер, и они покрылись жесткой коркой. Ветер врывался в разбитое ветровое стекло и высушивал кровь, покрывающую мое лицо.

Я все еще оставался в серьезной опасности. Я не мог разглядеть компас, так как правый глаз ослеп, а левый видел, как сквозь туман.

Чтобы долететь до Шортленда, мне следовало возвращаться тем же курсом, которым мы утром добрались до Гуадалканала. Но я не мог определить правильное [205] направление. Я просто не мог разглядеть картушку компаса.

К счастью, во время полета к Гуадалканалу этим утром я постарался подготовиться ко всяким случайностям. Например, если мой компас выйдет из строя, а я оторвусь от остальных истребителей. Я знал, что единственный способ найти правильное направление — это определиться по солнцу.

Я несколько раз похлопал себя по щекам правой рукой, пытаясь очистить глаза. Однако напрасно! Я не мог различить даже солнца. В моем почти безнадежным положении единственным утешением оставался тот удивительный факт, что “Зеро” каким-то чудом продолжал лететь, несмотря на тяжелейшие повреждения. Истребитель давно уже должен был разбиться.

Так как я все еще не мог определить направление на Шортленд, я попытался остановить кровотечение из ран на голове. Я всегда брал с собой в “Зеро” индивидуальные пакеты как раз на такой случай. Я достал повязку и попытался наложить на рану, чтобы остановить кровь. Сильный ветер в кабине сорвал 2 первые попытки. Было очень трудно обмотать бинт вокруг головы, так как мне одновременно приходилось вести самолет, а левая рука не действовала.

Прежде чем я опомнился, бинты улетели, а кровь текла по-прежнему. Я размотал шарф с шеи. Один конец я засунул под правую ногу, а другой удерживал правой рукой. Таким образом мне удалось разорвать шарф на 4 куска с помощью зажатого в зубах ножа. 3 этих импровизированных повязки тоже унес ветер, и у меня осталась последняя.

Я заставил себя успокоиться. Я был слишком нетерпелив и глупо спешил с бинтами и кусками шарфа. Чтобы как можно сильнее уменьшить давление ветра, я опустил до предела сиденье.

Потом я поставил рукояти управления мотором и ручку управления самолетом в такое положение, чтобы истребитель [206] летел сам по себе, и начал накладывать последнюю повязку на голову.

Удерживая один конец обрывка шарфа в зубах, чтобы не позволить ему улететь, правой рукой я заталкивал его дюйм за дюймом в промежуток между головой и летным шлемом. Затаив дыхание, я как можно сильнее затянул завязки шлема. Кровотечение остановилось.

Мне показалось, что борьба с повязкой отняла у меня почти полчаса. Как раз когда я мог расслабиться, передо мной встала новая проблема — ужасная сонливость. Я словно соскальзывал в бездну сна, где не было ни боли, ни беспокойства. Я едва справлялся с желанием уснуть.

Наконец я смог заставить глаза открыться и осмотрелся. К своему удивлению я обнаружил, что “Зеро” летит брюхом вверх. Я быстро толкнул ручку и восстановил нормальное положение. Я знал, что, если не буду сохранять предельное внимание, я обязательно найду смерть. Я стукнул кулаком по голове. Пронзительная боль заставила меня очнуться."

продолжение следует