Вот ночь пришла. Стоит Кукурузник на краю поля, под сеткой маскировочной. Темно. Кузнечики трещат. Ветерок веет, свежую заплатку на крыле обдувает. А вдали всё гремит, гудит что-то, зарево на горизонте колышется, и дымом с той стороны тянет. Не мирным дымом – пороховым, едким. Фронт там.
Горько Кукурузнику стало. Неужто и впрямь не будет с него там никакого проку? Не успел толком в связных побыть – уже лётчика чуть не потерял и сам едва не сгинул. Нечем ему врага бить, нечем от врага отбиться. И сил нет.
Тут окликнул его кто-то. Смотрит Кукурузник, а это с соседней стоянки самолёт к нему подкатился тихонечко, побеседовать, пока люди спят. Большой самолёт, сильный. Ил-2 прозывается. Штурмовик.
- Что горюешь, братец? – спрашивает Ил.
- Эх, товарищ мой Илюша, как же мне печальным не быть, - вздохнул Кукурузник, - Верно, прав был генерал – не будет от меня на войне этой никакого проку. Ни сам врага ударить не могу, ни защититься. Крутился-вертелся, а всё равно – и лётчика не уберег, и сам с дырой в крыле еле ушёл. Хоть бы каплю скорости мне, а так… Какой же я боец, если меня каждый вражеский самолёт расклевать может?
- Друг ты мой крылатый, - говорит ему Ил, - Если б не было твоей малой скорости да вёрткости, давно бы ты в бурьяне догорал. Это, братец, самый хитрый, самый злой истребитель вражеский тебя подловил. А подбить не смог, потому что не сумел тебя, тихохода, в прицеле удержать. Думал с налёту тебя разбить, а сам чуть не все патроны на тебя истратил, да без толку. Твоя скорость – спасение твоё. Видал, у врага полосы на хвосте нарисованы? Каждая полоса – самолёт погубленный. Не будь твоей маневренности да малой скорости, стал бы ты на вражеском хвосте пометой. Так что на себя не пеняй. В том, что ты за слабость свою почитаешь, может сила твоя и есть. А уж дальше сам думай, как её для дела приспособить.
Призадумался Кукурузник: как же это так, слабый сильным обернуться может? Что он еще умеет лучше других от того, что маленький да тихий?
Так три дня он думал. Три дня не тревожили его, видно, лётчика другого не нашли покуда. А на третий день к вечеру приходит к его стоянке новый пилот. Хмурый, голову повесил. Будто не по сердцу ему, что на мирный самолёт назначили.
- Что голову повесил, товарищ боевой? – спрашивает Кукурузник.
- Плохи мои дела, друг-самолёт, - отвечает тот, - Генерал меня воевать не пускает. Не даёт мне боевого самолёта.
Пригляделся Кукурузник, а то не лётчик, а лётчица. Не пустил её генерал на фронт, не женское дело мол.
- Будет тебе, сестрица, - утешает её Кукурузник, - Чем я тебе не боевой самолёт? Я ведь тоже в армии. Давай лучше придумаем, как мы с тобой сможем врага побить.
И так проговорили они до ночи, всё что-то выверяли да прикидывали. И нашли-таки то дело, с которым лучше Кукурузника никто не справится. А утром лётчица пошла про то генералу докладывать.
И надо же – согласился генерал. Подписал приказ. Быть отныне Кукурузнику боевым самолётом – ночным бомбардировщиком.
Сказано – сделано. Отправилась лётчица других пилотов собирать в новый полк, а Кукурузник – прямиком к конструктору своему, чтобы тот на фронт его снарядил.
Обрадовался конструктор, его увидев.
- С чем прилетел, друг дорогой? Как тебе служится?
- Служится мне неплохо, - отвечает Кукурузник, - но при штабе разве служба? Вот приказ генерала – быть мне боевым самолётом. Так что, отец мой родной, кончилась моя штабная служба. Сделай ты мне сидения бронированные для лётчика со штурманом, бомбодержатели под крыльями да дай мне какой ни на есть пулемёт, чтобы вовсе безоружному мне не быть.
Загоревал конструктор, будто сына родного на фронт ему провожать. Да не просто сына – дитя несмышлёное.
- Да как же это генерал подписал такое? Ты же мирный самолёт! Для мирной жизни я тебя делал, не для боя! Сгинешь ты на войне.
- Не тужи обо мне, - отвечает ему Кукурузник, - мы еще поглядим, на чьей улице праздник будет. Сделай всё, как я попросил и ни об чем не тревожься. Вот увидишь – с победой прилечу.
Ну, приказ генеральский – дело серьезное, ничего не попишешь. Сделал конструктор Кукурузнику и бомбодержатели, и всё остальное, что тот просил. И проводил в дальнюю дорогу.
И началась с тех пор у Кукурузника совсем другая жизнь. Днём он спит, под сеткой маскировочной упрятан, а чуть смеркаться начнет – тут его время и настало. Цепляют ему вооруженцы бомбы под крылья и летит самолёт к вражеским позициям. В небе его и не видать, и не слыхать почти. А бомбы так метко класть умеет, только держись. Никакого житья врагам не стало. Днём их пехота гонит, артиллерия бьёт, Илы с Петляковыми бомбят не жалеючи. А ночью, чуть отбой объявят, налетают какие-то неведомые самолёты, которых и не сразу заметишь, и тоже давай бомбами забрасывать. Ни сна ни отдыха нет, хоть волком вой! А с недосыпу «хайль» не больно поорешь.
Озверели фрицы от таких дел, озлились. Главный их маршал по авиации от злости чуть вовсе не лопнул. Железный крест обещал каждому, кто русский ночной бомбардировщик собьет. Да только не больно много тех крестов немцы заработали. После таких ночных визитов деревянные у них больше в ходу были.
Но пуще всего злость врагов пробрала, когда узнали они, что это девчата их бомбят. Своих-то фрау немцы по возможности дальше кухни старались не допускать, а тут поди ж ты – оказались женщинами побитые. Скрежещут зубами от злости. «Ночными ведьмами» девчат прозвали. А те узнали – да посмеялись только. Если враг ругается, значит, не зря мы ночей не спим, не зря летаем.
И Кукурузник доволен. Нашлось, наконец, для него настоящее дело. И не только бомбы он возил. Сыпал над вражескими позициями листовки – сдавайтесь, мол, окаянные, иначе с нашей земли живыми не уйдете. Нашим войскам патроны да продовольствие поставлял. Не забывал и о партизанах. На поляну посреди леса или на островок болотный кто кроме У-2 сядет? Птичка разве…
Вот однажды требует к себе генерал Кукурузника с экипажем. «Есть, - говорит, - вам задание чрезвычайной важности. И никому другому не могу его доверить. Вы – лучший экипаж, а про самолёт вообще говорить нечего, раз он и без пилота летать может. А дело такое: вражеский штаб разбомбить. Прибыл недавно на немецкие позиции важный генерал из самого Берлина, наступлением руководить. А с ним еще один чин эсэсовкий, хитрющий как лисица. Много бед они натворят, если им развернуться дать. Надобно нынче ж ночью эту компанию вместе со штабом накрыть. Наступление им сорвать. Вы уж не подведите меня, дорогие товарищи!» Так сказал генерал и каждого обнял, а Кукурузника по винту погладил. Ну, счастливый, путь!
Подвесили вооруженцы бомбы, завел Кукурузник мотор и пошел на взлёт.
Вот летит он над рекой, в воде звезды отражаются, солнце за облака катится, скоро ночь, самое его время. И вдруг – огонь рядом блеснул! Пулеметная очередь по воде хлестнула. Оглянулся: вот не было печали, да черти накачали! Мессеры в гости пожаловали! Воздушные охотники!
И пошла круговерть! Один мессер за Кукурузником гоняется, раз за разом норовит очередью достать, второй сверху кружит, ведущего стережет.
Но Кукурузник не промах. То на фоне леса потеряется, то скольжением от трассы уйдет, то еще как увернется. Никак не может его враг в прицел поймать. Однако ж не отстает, трассерами плюётся, мотором злобно рычит: «Хрррр! Погоди, «рус фанер», долетаешься ты у меня! Будет моему пилоту Железный крест, а тебе – верная могила!»
Снизился Кукурузник к самой реке, а тут глядь – впереди мост показался. И мессер подлый, как почуял, всё к мосту тому его загоняет. Думает, перед мостом полезет Кукурузник наверх, тут-то я его и подловлю.
Понял Кукурузник, что враг задумал. Глянул на мост, на воду – плохо дело. Зацепишь крылом или шасси – и конец. А потом собрался духом и «Ну, выноси меня Господь Бог да Валерий Чкалов!» и нырнул под мост. И пролетел, нигде не зацепил!
Тут позади него вдруг – плюх! Будто в русской речке рыба-кит хвостом плеснула. А это мессер разогнался на радостях от души, думал, что Кукурузника поймал, а выйти из пике высоты и не хватило. Ухнул в воду, только лягушек распугал.
Поглядел ведомый мессер на такие дела и назад повернул. «Ну его, - думает, - самолёт этот. Уж больно шустрый попался. Этак пока на него патроны тратишь, еще русские истребители прилетят, хвост по самый фонарь оторвут». И улетел восвояси.
«Ну вот, - сказал Кукурузник, - я и от мессера ушёл». И дальше поспешил.
Долго ли – коротко ли, низко ли – высоко ли летел Кукурузник – линия фронта внизу обозначилась. Стал вражеский прожектор горящим глазом по небу шарить – самолёт высматривать. Зенитки собаками загавкали.
Да всё впустую. От луча огненного Кукурузник скольжением ушёл, а как прожектор его потерял, тут и зенитки смолкли. Не поняли даже фрицы – то ли был самолёт, то ли со страху померещился. Пошарил прожектор по небу еще, для верности, да так ничего и не нашёл. А Кукурузник уж давно улетел. И до цели всего ничего осталось. «Вот, - думает, - и от прожектора я ушёл, и от зенитки ушёл».
А внизу, в темноте, блиндаж крытый – перекрытый. У блиндажа охрана стоит. А в блиндаже лампа горит, на столе коньяк стоит в бутылке да карта расстелена. А над картою той – генерал немецкий. Глазами злыми сверкает, зубами скрипит, на мундире у него крестов – что на погосте. По углам адъютанты стоят как свечки, от страха на них аж погоны трясутся – генерал на расправу крут, не понравится что – тут же за пистолет и на месте прихлопнет. За спиной у генерала – чин эсэсовский отирается. Какой-то там обер-язви-его-в-душу-фюрер. В чёрном мундире, при кресте железном, как паук-крестовик. Что-то по-змеиному генералу шипит да руки потирает. Генерал кивает, коньяку ему подливает и крестами своими брякает. Стоят оба над картой, руки довольно потирают – что-то задумали два разбойника.
Тут наверху мотор заурчал – то Кукурузник до места добрался и на цель заходил. Услыхал генерал – зубы оскалил, усмехнулся: «Что-то мухи русские так поздно разлетались-разжужжались! Да я тебя на одну ладонь положу, другой – прихлопну, только щепки останутся!»
«Врёшь, фриц окаянный! – говорит ему Кукурузник, - Я от мессера ушёл, от прожектора ушёл, от зенитки ушёл, а вот ты, генерал, от меня никуда не уйдёшь! Не успеешь!» Хлоп – бомбу! Хлоп – другую! – Ни штаба, ни генерала – только дым пошёл!
А Кукурузник, задание боевой исполнив, домой отправился. Тучки серые его от врага укрыли, ясные звёзды путь указали, а на светлый месяц на подлёте взлётную полосу осветил.
Экипаж за тот вылет к награде представили. И про Кукурузник не забыли – новое имя он получил, почётное. Стал отныне прозываться, как и его братья – боевые самолёты, по фамилии конструктора – По-2. (Поликарпов-второй). И с именем этим он всю войну прошёл и последние свои бомбы на самый город Берлин сбросил.
А как кончилась война – снова Кукурузник к мирным делам возвратился. И еще долго летал добрым людям в помощь. И дети у Кукурузника появились – все в отца знаменитого – по два крыла с каждой стороны, на лётном языке – бипланами такие самолёты зовутся. Кукурузник в свой срок на пенсию вышел и летает нынче только по праздникам. Но кружит так же лихо, как и в молодости.
А поля опрыскивает, десантников возит да пожары тушит другой самолёт. Ан-2. Только зовут его люди, по старой памяти, кукурузником.