Военные песни Владимира Высоцкого

[MaKoUr]

Некоторые отрывки из книги "Владимир Высоцкий: монологи со сцены."

"... Мы продолжали делать поэтические представления. Поставили спектакль, который называется "Павшие и живые". Это спектакль о поэтах и писателях, которые погибли в Великой Отечественной войне, о тех, кто остался жив, прошёл войну, писал о ней.
Из прошедших войну - это Слуцкий, Самойлов, Сурков, Межиров, Симонов... Из погибших - Кульчицкий, Коган...
Коган, например, вызвался возглавить поиск разведчиков и погиб. Он похоронен на сопке Сахарная Голова. Молодые, двадцатилетние ребята остались там, на полях сражений. Чтобы отдать им дань памяти, мы поставили этот спектакль.
Спектакль сделан необычайно интересно. Образность поэтическая свойственна не только тем нашим спектаклям, которые мы делаем на стихах. Даже в нормальных пьесах мы используем много песен и стихов. И, кроме всего прочего, сам строй, само оформление - всё имеет отношение к поэзии. В оформлении любого нашего спектакля присутствует и метафора, и символ, и образность. Для каждого спектакля придумываются специальные декорации, специальный образ. В них невозможно сыграть ничего другого. В других театрах можно увидеть рисованные задние планы, построенные павильоны - можно сыграть Чехова, Островского, Горького. А у нас - нет. У нас каждый спектакль возможно сыграть только в своих декорациях. В спектакле "Павшие и живые" на авансцене стоит медная чаша. Зажигается Вечный огонь. Весь зрительный зал встаёт, чтобы почтить память погибших минутой молчания.
Впервые в Москве мы зажгли Вечный огонь на сцене. Сделать это было очень трудно. Не в чем было зажигать - нужна была медь. А медь - это стратегическое сырьё. Наконец наш администратор где-то достал медь. Выковали чашу.
Мы пятьсот раз сыграли этот спектакль, и пятьсот раз весь зрительный зал поднимался, и все глядели молча на Вечный огонь.
По трём дорогам серого цвета, которые иногда загораются красным огнём, уходят умирать герои. Уходят назад, в чёрный бархат. Это условное решение, но всё происходит на ваших глазах. Человек прочитал свои стихи и как бы погиб, ушёл в чёрный занавес...
В этом спектакле я играю несколько ролей. В первой новелле я играю роль поэта Михаила Кульчицкого. Он погиб во время войны. В новелле "Диктатор-завоеватель" я играю одновременно Гитлера и Чаплина. Кстати, в этом нет ничего смешного. Роль Гитлера довольно сложно играть, потому что ничего хорошего в нём нельзя найти. Единственное, что может сделать актёр, - это заставить зрительный зал или смеяться или негодовать. Это уже зависит от артиста. Интерес можно найти в любой роли. Даже в самой отрицательной. Мой партнёр прямо на сцене рисует мне усы, делает чёлку, и я начинаю этого бесноватого фюрера представлять.
Выкрикиваю какие-то фразы. Например: "Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак!.."
Или он говорил: "Если мы справедливо гордимся прусскими коровами, которые во многих отношениях выше скандинавских коров, то никто из нас не станет гордиться Марксом, Гейне или ублюдком Эйнштейном. Забудьте слова "гуманизм", "право", "культура". Величайшим благом для вас будет ознакомление с трудами моего друга, доктора Геббельса: "Когда я слышу слово "культура", я хватаюсь за револьвер!"
В это время звучит песня "Солдаты группы Центр". Это первая песня, которую я профессионально написал для театра, - и текст, и музыку. Пенся о немецких солдатах, бравых и наглых, какими они были в начале войны. Ну, чем это закончилось - тоже все помнят. Когда после них дезинфицировали улицы Москвы...
В конце спектакля я играл роль замечательного нашего поэта, Семёна Гудзенко. Это один из самых талантливых военных поэтов.
Он пришёл в конце войны к Илье Эренбургу. Пришёл полсе ранения и госпиталя. Сказал "Я хочу почитать вам свои стихи".
Эренбург пишет в своих воспоминаниях: "Я приготовился, что сейчас начнутся опять стихи о танках, о фашистских зверствах, которые многие тогда писали".
Он ответил: "Ну, почитатйте..." - Так, скучно сказал.
Гудзенко начал читать стихи, и Эренбург настолько обалдел, что носился с этими стихами, бегал в Союз писателей, показывал их. Стихи прочитали, напечатали. Вышла книжка. Выяснилось, что это один из самых прекрасных военных поэтов.
В пятьдесят четвёртом году Семён Гудзенко умер. Я не помню, от чего. По-моему, его сбила машина.
Эренбург по этому поводу написал: "Было такое чувство, словно его сейчас, через десять лет, настиг долетевший с войны осколок..."
Этот спектакль мы играем так, словно завтра ничего не будет. Завтра - конец света. Хочется выложиться полностью. И зритель это видит. Никто не расслабляется, не халтурит. Играют с полной отдачей физических и нервных сил. И это летит через рампу. Я как-то спросил одного человека: "Вы же не воевали. Почему вы так долго не уходите после спектакля "Павшие и живые"?" - А он один остался в зале, стоял и апплодировал. Потом сказал: " Вы знаете, я весь спектакль просидел, вцепившись руками в подлокотник кресла. Сам не знаю, почему, что со мной случилось... Может быть, из-за того, что вы играете, как в последний раз. Как молитесь..."